[ellssa]

Текст в комментариях.

ЗЫ: Данный материал предоставлен исключительно для ознакомления, коммерческой выгоды не извлекаем.
ЗЗЫ: Все комментарии, буде таковые появятся, сюда.

запись создана: 04.08.2009 в 00:22

@темы: Behind the White Ball, Джимми Уайт

Comments

[ellssa]

1

СВЯЩЕННЫЙ ГРААЛЬ

Поздним летом 1982-го мы с Алексом Хиггинсом отправились в небольшой тур по Северной Ирландии. Для Алекса, который во второй раз выиграл Чемпионат мира, это была дорога домой, триумфальное возвращение солдата удачи к собственным корням. Полуфинал этого чемпионата, который пару месяцев назад мы с Алексом играли в Шеффилде, должен войти в историю как один из «великих» матчей, собравший у экранов телевизоров пятнадцатимиллионную аудиторию. Кроме того, с тех пор, как я примерил корону чемпиона мира среди любителей в Тасмании и стал профессионалом, прошло не так уж много времени, так что билеты на ирландский тур были распроданы еще перед тем, как мы приехали в страну.

Наш промоутер Джордж Армстронг зарабатывал, в основном, на трейлерах – он сдавал их туристам напрокат, так что этот тур был для него чем-то вроде шабашки. Чтобы сэкономить деньги на гостиницах, он арендовал для нас один из этих больших «домов на колесах» – «виннебаго», если мне память не изменяет, – арендовал целиком, вместе с водителем. И настаивал вот на чем: он хотел, чтобы Алекс взял с собой кубок чемпиона мира и показывал его на всех турнирах.

«Понимаешь, это придаст мероприятию дополнительные краски, - сказал Армстронг, - нужно же чем-то зацепить зрителей. Типа, два чемпиона мира, офигительный кубок – и все это для них».

Алекс, как всегда, прямо парировал: «Когда я играю в снукер, это и так цепляет!». Однако свой громадный кубок он захватил, упаковав его в специальный футляр, и мы отправились к месту проведения первого выставочного матча. Там кубок, словно священный Грааль, был перенесен из фургона в клуб и поставлен на почетное место на краю стола. Вокруг него тут же столпились местные детишки. Они рассматривали его округлившимися глазами, с благоговением думая о том, что это же настоящий кубок мира – и это в их-то маленьком городишке, больше смахивающем на деревню!

Первые пару дней все шло по плану. Всеми делами занимался водитель, оказавшийся по случаю хозяином фургона. На третий или четвертый день тура мы прибыли в Дерри, проехав мимо очаровательной деревенской гостиницы на берегу реки. К тому времени Алекс был сыт по горло бродяжьей жизнью и заявил, что на этот раз мы хорошо пообедаем и проведем ночь в нормальных постелях, а не в тесном фургончике, сопя друг другу в ухо. В общем, мы с Армстронгом и Алексом поселились в гостинице, а водитель остался в фургоне. Нашу одежду, снукерные кии и, конечно же, пресловутый кубок мы оставили там же.

А утром оказалось, что Армстронга и след поростыл. Небольшое расследование показало, что он сбежал, прихватив всю выручку. Первая мысль Алекса была о кубке. И он отправился проверять, в фургоне ли все еще трофей. Чего он не ожидал, так это того, что благодаря любителям почесать языки водитель получил эту информацию раньше нас, и, уже зная, что Армстронг дал деру, горел желанием получить деньги за свою работу. Он отказался даже открыть двери «виннебаго» для Алекса, который уже был на месте и жаждал быстренько получить свой трофей обратно.

Алекс стоял на парковке и стучал в двери фургона.

«Открывай, мне нужен кубок», - сказал он для начала спокойным тоном.

Из окна высунулась голова водителя: «Не открою! Приходи, когда достанешь мои деньги».

«Ну, сам посуди, это же не я тебя нанимал, - довольно рассудительно заметил Алекс. – Это мой кубок, и он мне нужен».

«Ты его получишь, когда мне заплатят», - ответил водитель, с грохотом захлопывая окно и задергивая на нем занавеску.

Алекс снова заколотил в дверь: «Я требую, чтобы ты меня впустил!». На этот раз он говорил уже немного громче. Водитель в ответ тоже закричал: «Убирайся! Я же сказал – получишь назад свой кубок, когда я получу свои деньги. Не раньше!».

Безусловно, водитель был прав. Он хотел, чтобы ему заплатили, но на руках у него было не слишком много козырей. Поэтому законность или чье-то право собственности интересовали его меньше всего.

Я стоял поодаль, праздно наблюдая за происходящим. Алекс прошествовал мимо меня к менеджеру отеля. «Разберитесь с этим. Это же ваша парковка, и меня это начинает раздражать».

Когда дело касалось Алекса, слово «раздражать» могло предвещать – и часто действительно предвещало – нечто эксцентричное и неординарное в ближайшем же будущем. Так что можно было понять менеджера, который начал заламывать руки, заикаться и, судя по лицу, просто пришел в ужас. Он старался, как мог. Он поспешил на улицу и переговорил с водителем или, по крайней мере, попытался переговорить, но занавески упрямо оставались задернутыми.

«Хорошо, значит, вот ты как! - зашипел Алекс, чей небольшой запас терпения уже был на исходе. - Я вызываю полицию! Время идет, а сегодня вечером у нас выставочный матч и люди, которых надо развлекать».



Вскоре на велосипеде прикатил одинокий полицейский, крайне возмущенный тем, что в воскресное утро его оторвали от дивана и жареного мяса. Он поставил свой велосипед, снял защипы с брюк и достал блокнот – точь-в-точь как в фильмах сороковых годов. Алекс лязгнул зубами от злости: «Боже! Похоже, мы собираемся проторчать здесь весь день».

«Отлично, определимся с фактами, - сказал констебль. – Имя?..» - «Ураган» Хиггинс». Он аккуратно записал наши имена, и на его лице появилась широкая улыбка. Это было время «Конфликта»*, как называли тогда ирландскую проблему, он продолжался уже давно и не шел ни в какое сравнение с вопросом о похищенном снукерном кубке чемпиона мира, за который требовали выкуп.

Констебль неторопливо подошел к фургону и аккуратно стукнул в дверь. «Именем закона, откройте!».

Алекс коротко усмехнулся – он не первый раз слышал эту фразу. Ответа не последовало, поэтому констебль постучался во все двери, подергал за все ручки и даже попытался рассмотреть что-то за наглухо задернутыми занавесками.
«Мерзавец залег в своей норе», - рассмеялся он.

Алекс зарычал: «Я пристрелю его! Нет! Я здесь гость. Я сделаю так, чтобы его пристрелили! В 1966-м собака стащила кубок мира по футболу – а этот пес только что украл мой снукерный трофей».

«Не стоит так все драматизировать, мистер Ураган, - сказал констебль. – Мы можем уладить эту маленькую проблему мирным путем, не тревожьтесь понапрасну».

Мы с Алексом удалились в бар выпить холодного пива, а он пошел посоветоваться по телефону с сержантом: дело о выкупе трофея оказалось жаркой работенкой. Вскоре он присоединился к нам.

«У меня как раз хватит времени на кружечку пива, - потер он руки. – Это недоразумение разрешится в мгновение ока, джентльмены, и вы продолжите свой путь».

В следующий раз, когда я посмотрел в окно, стоянка начала заполняться. Я подтолкнул локтем констебля, гипнотизировавшего взглядом свою третью маленькую пинту. «Похоже, ваш сержант прибыл с подкреплением», - сказал я при виде подъехавшей полицейской машины, за которой следовали несколько других транспортных средств без знаков отличия, из тех, что мы обычно называем «стервятниками».

_______________________________________
* Конфликт в Северной Ирландии — этнополитический конфликт в Северной Ирландии, вызванный спором между центральными британскими властями и местными национальными организациями касательно конституционного статуса региона. Принято считать, что он начался в конце 60-х и закончился в 1998 году подписанием Белфастского соглашения.

[ellssa]

Констебль отставил пиво, аккуратно разместил шлем на своих густых морковных волосах и отправился на улицу. Он переговорил с сержантом, после чего они попытались взять фургон в клещи. Водитель в ответ сделал радио погромче и начал сыпать оскорблениями из-за запертых дверей. Вскоре оба полицейских вынуждены были признать поражение и неторопливо зашагали назад в бар, на свой КПП, чтобы обсудить ситуацию.

Спустя 20 минут после телефонного звонка под вой сирены и мигание голубых огней появился главный инспектор. Горя желанием вернуть кубок его законному владельцу, он выскочил из машины со всей решимостью и авторитетом, приличествующими его рангу. Фургон, тем не менее, оставался закрытым. Персонал отеля и пара американских туристов, остановившихся здесь, чтобы, по их словам, насладиться прелестью и тишиной сельской местности, выплыли поглазеть на происходящее.

В конце концов, американка спросила своего мужа, что такое «снукер». Он ответил, что это ранняя примитивная разновидность пула.

«Примитивная? - фыркнул Алекс. – Давайте-ка кое-что уточним: я никогда не был примитивным за всю свою жизнь!».

Я перехватил его по пути с предложением выпить еще по порции «гиннесса». Но поскольку добиться обслуживания на тот момент было невозможно, нам пришлось налить себе самим. Когда мы с пивом вернулись на улицу, из церкви напротив вслед за прихожанами вышел священник в сутане. Месса закончилась, и паства в праздничных нарядах разбрелась поблизости, наслаждаясь солнцем и свежими сплетнями.

Святой отец дружески кивнул нам. «Отличное утро сегодня! Капелька «гиннесса» сейчас была бы очень кстати: знаете ли, так горло пересохло, пока я читал проповедь этим грешникам».

«Угощайтесь!» - щедро предложил я от имени всех грешников.

«О да! - вздохнул, возвращаясь к нам, священник, уже погрузивший нос в бокал с пивом, - Сейчас я промочу глотку, а потом быстренько со всем разберусь. Люди послушают человека в рясе. Деликатность нужна в такой ситуации – деликатность!».

Внезапно подъехал большой телевизионный фургон, и съемочная группа с парой местных радиорепортеров начали рыскать в поисках места для парковки.

Появление очередной партии машин и еще одной телевизионной группы заставило священника фыркнуть: «Совсем как в базарный день на Коннемарской ярмарке в старые добрые времена!».

Вскоре сформировалась зона боевых действий - две телевизионные команды увлеченно боролись за лучшую позицию. Перепихивания усиливались, и сержант пригрозил арестовать всех.

Во время смуты здесь располагалось крупное военное подразделение. Алекс рассказывал мне, что за все эти годы он и не к такому привык, но для меня все было внове. Поэтому, когда прибыли военные в бронированных машинах, я подумал, что мы влипли в крупные неприятности. Теперь в любой момент можно было ожидать еще и десант. Тем временем выезд со стоянки заблокировал легкобронированный транспорт, боеприпасов в котором было достаточно, чтобы в случае чего забросить всех нас прямо в Царство Божие - отель, фургон и Алексов кубок мира в придачу.

Солдат в камуфляже и пуленепробиваемом жилете выбежал из бронированной машины и нырнул под фургон. Кажется, он крепил к днищу что-то маленькое и круглое.

«А вот это уже интересно: они собираются подорвать его магнитной миной», - поделился своими наблюдениями шеф-повар, игнорируя приказ вернуться на кухню. Менеджер отеля как раз перечитывал присутствующих и понимал, что походя он может заработать больше, чем обычно получает за шесть месяцев.

Алекс заревел: «Пусть только попробуют подорвать мой кубок! Мне пришлось потрудиться, чтобы его заработать!».

«Ну, не думаю, что это мина, наверное, это просто микрофон», - подал голос священник.

«Это «Ураган» Хиггинс!» - закричал вдруг кто-то из журналистского отряда, привлекая к себе внимание. «Джимми Уайт!» - гаркнул второй, и нас взяли в плотное кольцо. Из фургона потянуло жареным беконом.

«Боже милостивый! Чертов негодяй готовит себе ланч! – священника толкали и пихали вместе с нами. – Тут Пасхальное восстание** начинается, а он себе мясо жарит!»

Так вышло, что только прошлым вечером водитель набрал полный бак воды. Кроме того, у него была еда и биотуалет. Он мог месяц там просидеть.

Оставив парочку соратников стоять в дозоре, представители прессы постепенно перебрались в бар, где закатили полномасштабную вечеринку. Звенели стаканы, жарились сосиски, а над головами людей сновали бутерброды, передаваемые на вытянутых руках. Кто-то уже затянул песню. Но мы с Алексом не могли расслабиться. Этот цирк тянулся с 10 часов утра – и хотя Армстронг и сбежал со всей выручкой, никто не отменял выставочный матч в сотнях миль отсюда. Болельщики добросовестно заплатили, чтобы увидеть нас, и мы не хотели их разочаровывать.

Алекс достал свою чековую книжку: «Я знаю, что поступаю, как идиот, но он выиграл». Размахивая ей как парламентерским флагом, он постучался в дверь фургона. «ОК, я заплачу! - закричал он. – Сколько тебе задолжали?».

Занавески раздвинулись, в открытом окне появилась голова водителя. Он рассмеялся: «Я знал, что вы меня поймете. 250 фунтов, сэр. Могу взять чеком».

Эта маленькая выходка стоила Алексу больше, чем мы в итоге получили: ведь мы не заработали ни копейки. И он по сегодняшний день не может сказать, почему не заморозил чек. Благодаря огласке, которую получило это дело, остаток тура был спасен «Conway Tables», компанией, которая производит снукерные столы, - благослови их Господь.

Эта сцена на парковке в Дерри до ужаса напоминала сюжет «Кейстонских копов*», и я запомнил ее надолго. Действительно надолго – дольше, чем Алекс оставался в моей жизни. Мне он чертовски нравится, но… Кстати, я не рассказывал вам о том, как он поселился у меня в ванной в номере Лиз Тейлор и Ричарда Бартона в дублинском отеле «Грэшем»? Он въехал туда в своем белом костюме и отказался выезжать. Сказал, что этот номер слишком хорош для мелкой шпаны из южного Лондона, а он, Алекс Хиггинс, - эстет. Но я мог и ослышаться.

_______________________

** Пасхальное восстание — восстание, поднятое лидерами движения за независимость Ирландии на Пасху 1916 года во время Первой мировой войны.
***«Кейстонские полицейские» - серия немых комедийных фильмов (1912-1917 гг) о совершенно некомпетентной группе полицейских.

[ellssa]

2

ЮЖНЫЙ ЛОНДОН

Компанию моему отцу вот уже много лет составляет старая глупая собака, носящая не слишком красивую кличку Меркентайл. Всякий раз, когда к нему приходят гости, Мерк, которая, постарев, стала очень похожа на колли, поднимает страшный переполох. Единственным оправданием отцу, выбравшему ей такую кличку, служит то, что в 1986 году я выиграл у канадца Клиффа Торбурна Меркентайл Кредит Снукер Классик.

Это был великолепный матч, судьба которого решилась в контровой. При счете 12-12 мне нужен был один снукер, чтобы сохранить шансы на титул, а на столе уже оставались только розовый и черный. Сейчас, как всем известно, нельзя ставить снукер на одном черном, но делать это за единственным оставшимся шаром, когда на кону столько денег и победа – тоже далеко не плевое дело. Но я справился и выиграл матч на черном. Это было радостное событие, однако такие матчи изматывают независимо от результата. Поэтому, вернувшись домой, я решил пойти расслабиться с друзьями.

Выходя из неизвестно какого по счету паба, я увидел маленького щенка, привязанного к фонарному столбу куском старой веревки. Погода была ужасной, и бедное маленькое существо сильно дрожало. Если к собаке применимо понятие «сирота», то это был именно тот случай. Я подошел к щенку, он сразу же заскулил и начал подпрыгивать у моих ног. Отвязав веревку, я сунул его под свое пальто, чтобы он согрелся. А потом щенок лизнул мне лицо, и все - дороги назад уже не было.

За исключением, конечно, дороги назад в паб, чтобы узнать, нет ли среди его посетителей хозяина собаки, и пропустить рюмочку, пока я звоню домой.

«Мам, я тут щенка нашел, он замерз до смерти…», - начал я.

«И я так полагаю, ты хочешь, чтобы он остался у нас, Джимми?»

«Ну, ма-ам…», - попытался подлизаться я.

«Хорошо, приноси его. Но я ничего не обещаю».

Мамы уже нет с нами, но 12 лет спустя старая Мерк до сих пор составляет отцу компанию, в окружении семейных фотографий и со всем тщанием охраняет снукерные трофеи, которые я выиграл, когда еще был просто парнем из Тутинга в «Sarf London(1)».


Этот район называют «К югу от воды». Что-то такое есть в Южном Лондоне, что полностью отличает его от других частей города. Южный Лондон в моей крови, он - моя неотъемлемая часть, и это делает меня счастливым. Даже несмотря на то, что я теперь живу в другом месте, там я по-прежнему чувствую себя дома, и мне это нравится.

По другую сторону Темзы расположен Вест-Энд (туда я время от времени приезжаю поболеть за «Челси»); потом идет Северный Лондон – на его территории когда-то находился снукерный центр Рона Гросса, с которым связана большая часть моей жизни - и Ист-Энд. Братья Крэи(2) были выходцами из Ист-Энда и именно там они проворачивали свои дела, пока не стали птицами поважнее. Когда-то у них был свой собственный снукерный зал недалеко от печально известного паба «Слепой нищий(3)», где они пристрелили Джека «Шляпу» МакВитти(4). «Регал» располагался на Эрик-стрит, куда еще доносился звон колоколов Боу(5), и был хорошо известен как логово воров. Там они хранили инструменты в боксах под сиденьями стульев, складировали наворованное добро в подсобке у черного входа и собирали полезные слухи.

Если в Ист-Энде поездка на побережье означает Саусенд; то жители Южного Лондона обычно понимают по этим Брайтон или Мергейт. Старая Кентская дорога – настоящая Старая Кентская дорога – начинается именно в Южном Лондоне. Вся наша история и все наше прошлое связано с ней: по ней проходили наши победоносные армии и возвращались из Дюнкерка(6) простые ребята – соль земли, как мой отец, Том Уайт. Вместо банды Крэев у нас были Ричардсоны(7), которые вежливо называли все, что было на другом берегу реки «Индейской резервацией». Потом они вместе со своими соратниками, включая «Безумного» Фрэнки Фрэйзера(8), тоже пошли ко дну при исполнении своих служебных обязанностей.


_____________________________
(1) На самом деле имеется в виду South London - Южный Лондон. «Sarf London» - произношение, характерное именно для жителей Южного Лондона.
(2) Ронни и Реджи Крэи – братья-близнецы, считавшиеся самыми влиятельными лидерами организованной преступности лондонского Ист-Энда в 1950-1960-х годах.
(3) Бар «Слепой нищий» в Уайтчепеле, построенный в 1894 году, известен как место, где впервые появилась "Армия спасения", но еще больше прославился после того, как в 1966 году лондонский гангстер Ронни Крей застрелил там своего соперника Джорджа Корнелла.
(4) Джек МакВитти, он же Джек «Шляпа» был знаменитым лондонским преступником 1950-1960-х годов. Он занимался вышибанием денег и заказными убийствами для Крэев и был убит Реджи Крэем в 1967 году, предположительно, за то, что, получив авансом 1500 фунтов, не выполнил контракт на ликвидацию одного из бывших приятелей Реджи.
(5) Колокола церкви Сент-Мэри-ле-Боу в центре Лондона.
(6) Дюнкеркская операция — операция по эвакуации морем английских, французских и бельгийских частей, блокированных после Дюнкеркской битвы у города Дюнкерк в ходе Второй мировой войны.
(7) Бандой Ричардсонов (также известных как «Пыточная банда») называли криминальную группу, действовавшую в 1960-х в Южном Лондоне. Их помнят не так хорошо, как их соперников Крэев, но тем не менее в дни своего расцвета эти ганстеры имели крайне дурную репутацию.
(8) Фрэнк Дэвидсон Фрейзер, он же «Безумный» Фрэнки Фрейзер, - бывший британский гангстер, который провел более половины своей жизни в тюрьме за многочисленные преступления. Считается одним из самых известных преступников Британии середины ХХ века. Сейчас очень часто появляется на телевидении.

[ellssa]

Чтобы прочувствовать это, нужно родиться в Южном Лондоне. Каждый район города действительно воспринимается как отдельная деревня, которой он изначально и был. В каждом своя природа, традиции и совершенно уникальные обитатели. Есть собственный фольклор и предания, уходящие в далекое прошлое, и всегда есть несколько стариков, напоминающих нам о нашей корнях.

Моя мама Лилиан была родом из Тутинга, отец Том – из Мертона, и хотя мои родители провели почти всю свою жизнь в Тутинге, спроси вы у отца, он бы ответил, что Мертон – лучшее, что есть на свете. «Мой прекрасный Вандл, - говорил он с любовью, вспоминая те времена, когда речка Вандл текла через зеленые поля цвета снукерного сукна. «А теперь там только торговые центры и парковки. Это позор», - возмущается он. Но кое-где, например, в Эбби-Миллс, вы по-прежнему можете увидеть потоки воды и даже водяные мельницы вдоль оживленной дороги.

Отец родился прямо возле Вандла в 1919 году. Это было мирное и веселое соседство: на зеленых берегах стояли цыганские кибитки, в конце улицы обосновалась негритянская община, кажется, сплошь состоящая из музыкантов. В праздничные дни их ансамбль – банджо, стиральные доски(9), трубы и тамбурины - гремел на всю улицу, делая ее похожей на Новый Орлеан. К ним присоединялись цыгане с мандолиной, аккордеоном и одной или двумя скрипками. И вся улица танцевала, присоединяясь к общему веселью, – уклад, исчезнувший, наверное, навсегда. По крайней мере, я уже такого не застал.

Чтобы позабавить детей, из клеток на свободу выпускали крыс. Мальчишки ловили их в свои кепки, получая за каждую шестипенсовую монету (на сегодняшние деньги это два с половиной пенса). В конце дня все собирались на кухнях, за столами, которые уже ломились от различных деликатесов вроде свиных ножек и голов, заливных угрей и улиток, и больших фруктовых пирожных. И ко всему этому прилагалось пиво «Гамильтон». Когда в бутылке его оставалось на треть, пиво – к тому моменту уже выдохшееся и теплое – отдавали детям, забравшимся под стол. Они сидели там и тихо пьянели, не путаясь ни у кого под ногами. Это крепкое местное пиво было названо в честь леди Гамильтон. На том месте, где сейчас стоит большой супермаркет, когда-то был дом с парком, в котором она жила вместе с адмиралом лордом Нельсоном. Вот и все о традициях, пожалуй.

Мать моего папы тогда была замужем за лучшим другом его отца. Этого друга в 1914 году убило прямо рядом с ним в траншее сразу после прибытия на фронт. Мой дед поехал к ней, чтобы рассказать, как все случилось, и они сошлись. После чего и появился мой папа. Отец попал во второй розыгрыш – на Вторую Мировую. На самом деле его освободили от призыва, потому что он выполнял опасную работу на заводе «Арсенал(10)» в Бридженде (Уэльс), но три его приятеля пошли на фронт, и он не хотел оставаться. Ему было нелегко: у него была болезнь кожи, и от колючей военной формы у него выступала аллергическая сыпь. Если бы он не носил под формой пижаму, то чесался бы всю войну. Два года спустя он очутился среди остатков британской армии, которые вывозили на траулере с французского побережья. Большинство ребят, включая отца, были так изранены после артобстрела противника, что их отправили на лечение в нортумберлендский дом умалишенных. Через пару дней папа сбежал домой в самоволку. Потом он вернулся в армию, которая даже не заметила его отсутствия.

Мою маму Лил отец встретил в 1943 году в кофейном магазинчике. Он тогда занимался починкой военных грузовиков, дожидаясь увольнения по состоянию здоровья. Если бы она сидела в чайном магазине, они бы не встретились: он, наверное, был единственным человеком во всей британской армии, который не любил чай. Они разговорились, поняли, что у них есть общие друзья и понравились друг другу. Когда бабуля – мама отца – спросила его, когда они собираются пожениться, он ответил: «Я думаю об этот, мам». Однако свадьбу они так и не сыграли и были счастливы вместе 53 года.

Меня зовут Джеймс Уоррен Уайт, это имя мне дали в честь обоих дедушек. Я родился 2 мая 1962 года и был самым младшим и любимым ребенком в семье. Незадолго до моего появления на свет умер папин отец. Старик откладывал по шесть пенсов в неделю на свои похороны, так что у нас были деньги, чтобы предать его земле и устроить хорошие проводы в сараеподобной часовенке Нокса на главной улице Мертона. Моя бабуля с подругой пришли, чтобы проводить его в последний путь. Нужно было выложить его на что-то вроде плетеного кресла и обмыть, чтобы он попал на небеса чистым.

Все это было совершенно новым для бабули: она ни разу до этого не видела покойников, а тем более – голых покойников, но к тому времени, как отец приехал, две женщины уже прониклись происходящим и вовсю балагурили, пока мыли и чистили его: «Вот это да, а ты грязный, Уитти!» – «Ох, уж этот старый Уитти, когда-то напивался до изумления, ну, понимаешь, даже если ему и не очень хотелось!».

Папа посмотрел на латунную дощечку, прибитую к крышке открытого гроба, и прочитал – Томас Джеймс Уайт. Имя Томас уже использовали для моего брата Томми, поэтому свободным оставалось только имя Джеймс. А мой второй дед носил фамилию Уоррен. Тут же над мыльной пеной было решено, что если я окажусь девочкой, то мама сможет назвать меня, как ей нравится, если мальчиком, то меня назовут в честь обоих дедов. Потом они одели дедушку в его лучший костюм, уложили в гроб и отправились в маленький паб рядом с часовней, чтобы помянуть его и предаться воспоминаниям о достоинствах Мертона в сравнении с Тутингом.



Пару месяцев спустя в простом панельном доме в Белхэме родился я. Это сейчас благодаря правительству такие дома считаются историческими зданиями второго класса, а в то время они были просто временным жильем после массовых разрушений, когда бомбы сравняли половину Лондона с землей. Кое-кому война принесла пользу: на несколько лет папа был обеспечен работой, строя новые школы. Поэтому, когда три моих старших брата Мартин, Томми, Тони и сестра Джекки появились на свет, мама смогла остаться дома, чтобы заботиться о них. Еще через несколько месяцев родители переехали в нормальный трехкомнатный муниципальный дом на Топшем-роуд в Тутинге. В нем еще был чулан, перешедший в мое безраздельное пользование - прекрасное, уютное маленькое логово, которое превращалось в любое место, где я хотел находиться. Единственным местом, где я находиться не хотел, была школа. Люди думают, что от уроков меня отрывал снукер, но, честно говоря, я начал прогуливать задолго до него. Я был Геккельберри Финном, мальчишкой, который не мог сидеть спокойно за партой и, не отрываясь, смотреть на доску. Мне хотелось уйти оттуда, веселиться, изучать интересные вещи и искать новые приключения, которые ждали меня за каждым углом.
_____________________________

(9) Использутся джазовыми коллективами в качестве музыкального инструмента
(10) Во время Второй мировой войны это был крупнейший завод в Великобритании по строительству, ремонту, хранению и выпуску оружия и амуниции.

[ellssa]

3

ТРОСТЬ

Виктор Йо был, в буквальном смысле слова, моим ближайшим соседом – он жил в доме через стенку. Нас представили друг другу еще в колясках, когда ему было 12 месяцев, а мне два года. Если бы мама тогда могла предвидеть, в какие истории мы с Виктором и остальными ребятами начнем влипать, когда немного подрастем, думаю, она бы проела отцу всю плешь, но таки заставила бы его переехать отсюда. Честно говоря, в большинство проделок Виктора втягивал я. Я был лидером, а он последователем. По его словам, я был не столько Геком Финном, сколько Артфулом Доджером, а он - доверчивым Оливером Твистом, неспособным отказаться от участия в моих затеях.

Сначала мы с Виктором ходили в начальную школу Хиллбрук. Туда нас водила наша заботливая охрана – в его случае бабушка, с которой он жил, – до тех пор пока не убедились, что мы сами в состоянии позаботиться о себе. После этого мы стали ходить в школу самостоятельно. К восьми или девяти годам я был совершенно неуправляем и отлично преуспевал в искусстве прогулов, подбивая всех остальных присоединяться ко мне. Стоило нам расписаться в классном журнале, и мы сбегали с уроков, отправляясь бродить по улицам.

Когда мне было восемь или девять, мы с моим хорошим другом Колином Приском ввязались в одну небольшую драку возле снукерного клуба «Зан» с ребятами из другой школы. Мы катались по земле – клубок из одних рук, ног, сбитых кулаков, окровавленных носов и содранных коленей - а прохожие обходили нас стороной и недовольно бурчали: «Я позвоню в полицию, если вы не прекратите». Мы и ухом не вели - взрослые постоянно угрожали с нами разобраться, но вряд ли хоть один из них пытался выполнить обещание. Мы с Колином проигрывали драку, и я стал высматривать место, где можно передохнуть, когда послышался топот ног и явилось подкрепление. Не к нам.

К тому времени мы дрались уже на крыльце «Зана», и как раз в этот момент кто-то переступил через нас и зашел внутрь. Из-за дверной створки на мгновение передо мной открылся другой мир - темный, теплый и загадочный, как пещера, я даже представить себе не мог, что такое бывает на самом деле. Не долго думая, я бросился в зал, Колин за мной, и вместе мы метнулись под какой-то снукерный стол.

Вокруг на полу валялись окурки и лежал сигаретный пепел, воздух пах пылью, плесенью, пивом и какой-то табачной сажей. Сверху доносились низкие голоса мужчин, а рядом шаркали ноги в брюках и поцарапанных туфлях. Я слышал звуки ударяющихся шаров, а потом лязг и слабый грохот, как будто гремел гром, когда шар падал в лузу и катился по каналу в паре дюймов от моего лица. Если бы я, как Алиса, упал в кроличью нору в Страну Чудес, она бы выглядела именно так.

Годы спустя люди говорили, что это из-за «Зана» я перестал ходить в школу. На самом деле, я и так редко в нее ходил. Мы знали, что можем переждать в клубе дождь, прокравшись туда под чьим-то пальто или за чьей-нибудь широкой, как дом, спиной. Да, прежде чем я сделал свой первый удар, прошло месяцев девять или даже год, но мне нравилось просто смотреть. Само место очаровало меня задолго до того, как это сделал снукер. Иногда летними вечерами я выбирался из окна гостиной в доме и бежал в «Зан», потому что надо же было куда-то деться – и это было намного лучше, чем пытаться заснуть. Иногда меня жалели и покупали чашку чаю, и я садился в стороне, буквально впитывая в себя все, что творилось вокруг. Телевизор не шел с этим ни в какое сравнение. Здесь была территория настоящих ковбоев – крутых парней, толковавших друг с другом на всякие интересные темы.

Как в любом приграничном городке или Клондайке, в снукерном клубе происходило всякое. Были печальные случаи, когда люди отворачивались от голодных нищих, которые в прошлом были великими игроками. Помню одного парня по имени Боб «Вспышка» - он когда-то учился в закрытой школе, а в свои золотые годы работал моделью – так вот все вокруг него было покрыто тайной. Он ночевал в старом драндулете на улице, на утро появляясь в клубе с зубной щеткой во рту, чтобы вымыться в грязном туалете.

«Ну и как, найдется в этой дыре у кого-нибудь на сырную булочку?», - с шиком растягивал он слова.

Смеялось обычно только несколько человек, остальные не обращали на него внимания. Приведя себя в порядок, он неторопливо уходил. Судя по его худобе, он явно голодал, но в этом сумеречном мире никто не задавал вопросов. На следующей неделе он появился уже в костюме с иголочки и на классной машине. У него на руках был свежий маникюр, а в пальцах зажата пачка наличных сантиметров в пять толщиной. На все попытки выклянчить у него пару монет, он фыркал: «Ты - двуличный ублюдок, на днях ты пожалел мне денег даже на чай».

Хозяина зала звали Тед Заничелли. У этого пожилого человека было золотое сердце, и он очень привязался ко мне. Его сыновья держали магазин по продаже женских журналов - в общем, все были при деле. Еще там был совершенно чокнутый Безумный Ронни Фрайер. Он пугал одним своим видом. Джек Николсон играл гангстера в фильме «Честь Прицци», так там отец учил его тренировать перед зеркалом взгляд, вгоняющий людей в «смертный ужас». В конце концов, он дотренировался до того, что напугал даже отца. Ну, Ронни Фрайер был примерно таким же. Стоило ему заметить ребенка, сидящего на столе, как он подходил и сгонял его. Зан частенько давал ему денег, чтобы у него не портилось настроение, и он уходил, оставляя нас в покое. Однажды кое-что произошло, и приехала полиция с овчаркой. Толстый сержант грозно взглянул на меня: «Я знаю тебя, парень. Ты должен быть в школе».

«Не-а, у нас выходной», - соврал я.

Он огляделся, рассмотрев всех посетителей. «Вы в розыске, - рявкнул он паре пытавшихся слиться с обстановкой человек, а потом вернулся к делу, - Ладно, давайте выкурим этого ублюдка из подвала».

Спустили собаку, и она бросилась вниз по лестнице. Затем раздался ужасный вой, резко перешедший в скулеж, и стало тихо. В подвале прятался Безумный Ронни, и он убил пса. Вот так на горьком опыте я увидел, какие вещи случаются в мире, который я предпочитал школе.

Безумный Ронни плохо кончил. Однажды Большой Джон Нильсен и Терри Мандэй, два игрока, постоянно игравших в «Зан», столкнулись с Ронни на улице и договорились встретиться в клубе, чтобы сыграть один-два матча на деньги. На следующий день Большой Джон ждал его там. Уже перевалило за полдень, и Нильсен лениво гонял шары, когда дверь распахнулась, и на пороге возник Ронни. Его лицо было красным, глаза вращались, а сам он ревел, как Хагар Ужасный*. Было видно, что он на взводе. При его появлении я шмыгнул по стол: он выглядел так, будто мог проглотить меня живьем на месте.

«Ебать, я убил его!», - заорал он.

Джон уже слышал все это раньше. Он спокойно забил очередной тренировочный красный и спросил: «Ну и кого ты убил?».

«Терри! Я сделал его!»

«Что? Ты действительно его прикончил?» - до Джона стало доходить, что дело обстоит серьезно.

«Да, он ведь раздражал меня, помнишь? – Ронни начал спускаться. – Бедный старый Терри, он был хорошим парнем. Но ему не стоило действовать мне на нервы, правда?»

Получилось так, что по пути в «Зан» Безумный Ронни встретил Терри, между ними мгновенно вспыхнула ссора, и Ронни убил его голыми руками, как ту бедную полицейскую собаку. Конечно, его арестовали, избив при этом. Позже я слышал, что он покончил с собой, отравившись цианидом в тюрьме.

_________________
* Средневековый викинг. Очень популярный персонаж британских комиксов.

[ellssa]

Я начал понимать некоторые вещи, о которых говорил отец. Он выполнял кое-какую работу в Сохо, поэтому порой, ему приходилось встречаться с гангстерами типа Билли Хилла**, перестраивавшего свой клуб. Однажды я слышал, как отец рассказывал маме об одном случае. Он работал на Олд Комптон-стрит субродрядчиком в кулинарии, и вдруг появилась жена Билли, Агги. Через кучу строительного камня она крикнула отцу, который как раз что-то пилил в это время, что у нее есть для него работенка в клубе. Речь шла о клубе Билли «The Modernaires». Билли и Агги были разведены, но Билли виделся с ней каждую субботу, принося с собой большой букет роз.

«Зайди и мы обсудим это за стаканчиком. Как тебе предложение, дорогой?» - подмигнула ему Агги.

«И чтоб мне провалиться, она всего лишь хотела, чтобы я покрасил ей потолок в клубнично-розовый цвет!», - сказал отец маме.

Мама рассмеялась, очищая очередную картофелину. «Забавный цвет для потолка».

«Для ночного клуба он тоже забавный, больше смахивает на спальню проститутки – ну, я не знаю, как она выглядит на самом деле, но ты меня понимаешь». Потом отец добавил: «Я сделаю все, что люди захотят. И белой пятеркой мне воздастся».

Теперь я понимаю. Белая пятерка – большая старая купюра, сейчас уже вышедшая из оборота – была чем-то, что в свои девять лет я никогда не держал в руках. Но из своего убежища под снукерным столом, куда я скромно ускользал при заключении щекотливых сделок, навидался я их достаточно.

Вообще-то, мы были просто детьми, шатающимися по улицам. Наши поступки казались нам дерзкими подвигами, но они не были злыми. Мы ездили без гроша в кармане на экскурсии в Вест-Энд, без билета проникая в автобусы и метро. Мы бывали в игровых залах и ходили в музеи с таким важным видом, словно были их настоящими хозяевами («Вот было бы весело, - бахвалился я, не чувствуя иронии, - столкнуться с нашим классом в музее!»). Мы проказничали в центре города и искали приключений. Я, правда, до сих пор не знаю, что именно мы хотели найти. Нас постоянно выгоняли из залов с игровыми автоматами, и мы сломя голову бежали оттуда, умирая со смеху. Когда мы хотели есть – а хотели мы постоянно, потому что тратили все свои карманные деньги на сигареты – то выискивали в магазине продавца подобродушнее, или, еще лучше, продавщицу (женщины более доверчивы), и рассказывали ей, что мы сироты, сбежавшие из ужасного приюта и не евшие уже два дня – или даже три.

«Ох, бедные детки, - слышали мы и широко улыбались друг другу, когда она доставала для нас пару шоколадных батончиков или мясной пирог в пакете. – Идите в полицейский участок и расскажите обо всем. Может, они найдут вам другой приют. Таким милым детям небезопасно находиться на улице. Ну и срам, настоящий стыд и срам!».

С печальными глазами мы обещали ей то, что она хотела услышать, а потом бежали за угол, где сползали по стене от хохота, а потом делили добычу.

Бесплатный проезд в метро был нашей особой гордостью. Мы изобретали тысячи отчаянных способов преодолеть барьер, а если с нами был новенький, придумывали страшные истории о том, что случится, если его поймают. На самом деле перескакивать через низкие барьеры было до ужаса просто. С верха эскалатора нужно было хорошо разогнаться, набрав скорость, а потом просто перескочить через преграду и мчаться на выход. Но нас переполнял азарт, и «просто» превращалось в «скучно», поэтому мы часто пытались сделать этот процесс труднее и интереснее. Однажды я решил повеселиться по-настоящему, перепрыгнув без рук. Уже в прыжке я заметил темно-синюю униформу и, ударившись ногой о барьер, услышал противный хруст. Я завопил от боли – Виктор сказал, что он никогда не забудет этот крик, разнесшийся эхом по всей станции и дальше по туннелю и заставивший людей обернуться в шоке. Никогда раньше мне не было так больно, но я поднялся на ноги и, наполовину подпрыгивая, наполовину бегом, попытался убраться оттуда. Я не боялся, что меня арестуют – я боялся, что меня поймают, и тогда мама узнает, что я прогуливал школу. Это было в сто раз хуже.

Мы гнали с подземной станции вовсю, не останавливаясь до тех пор, пока в конце дороги я не свалился на асфальт, не в силах терпеть боль дальше. В мой носок, казалось, засунули сбоку мяч для крикета.

«Боже мой, вот это нога!», - эти слова Виктора, произнесенные с искренней гордостью, было последним, что я услышал перед тем, как потерять сознание. Потом Виктор вызвал скорую, и меня отвезли в больницу. У меня оказался страшный перелом, от которого нога так полностью и не восстановилась – но, все равно, я так и не сознался как – или где – это случилось. Когда родители пришли в больницу, я рассказал им одну из своих обычных небылиц.

«Это из-за футбола, мы играли там, с одними ребятами. Я уже обошел всех и бежал к воротам, передо мной оставался только один вратарь. Я уже занес ногу для удара, и тут меня скосили на землю. И следующее, что я помню, как очнулся в скорой и…»

«Тебе не следует играть с мальчиками, которые не умеют играть честно, - мама мигом забыла и думать, что меня надо выбранить за прогулы. – Это позор».

Конечно же, я вернулся к приятелям местным героем - я хромал на загипсованную ногу и изо всех сил опирался на трость, чтобы было заметнее.

К тому времени я перевелся в общеобразовательную школу Эрнест Бевин. Виктор был младше меня на год, поэтому он остался в начальной. Теперь мы виделись только по вечерам и в выходные. Наши отношения менялись, и моя растущая страсть к снукеру играла в этом не последнюю роль. Нельзя было остаться прежним, постоянно убегая в «Зан».

Я помню первый раз, когда я играл в снукер. Это был стол номер девять. Мой брат Мартин – он был постарше и уже работал - время от времени приходил в «Зан» и однажды спросил, хочу ли я взять его кий и пойти туда. Я не мог дождаться! Зеленое сукно притягивало меня, как магнит. Забавная деталь – большинство снукерных залов представляют собой довольно грязные притоны, в которые вы заходите в чистых туфлях, а выходите в таком виде, будто бродили по центру Помпей, но за столами там всегда ухаживают изумительно. Ворс тщательно причесан и, кажется, излучает сияние под светом электрических ламп, словно изумрудно-зеленый ирландский мох. Это настоящий человеческий театр, где каждый ждет своего часа выйти на сцену или просто наблюдает в возбуждении. Когда ты у стола, в океане золотого света, к тебе прикасается магия. С первого момента, как я взял кий в руки и посмотрел на разноцветные шары, это пьянящее чувство захватило меня. И с тех пор не отпускает.

В ту первую неделю, мне кажется, я играл в снукер сотни часов. Я просто приходил домой поспать. Я почти не ел. Мама все ставила и ставила еду передо мной, но я был настолько возбужден, что просто не был голоден. Я был влюблен – в снукер. Сегодня мне даже интересней, потому что я куда опытней и понимаю, что происходит. Сейчас уровень снукера очень высок, игроки лучше тех, что были в прошлом, а ставки просто огромны – все это только подхлестывает меня. Я люблю риск и вызов.

Однако, несмотря на свою новую страсть, я оставался школьником, в душе, по крайней мере, поэтому, когда перед моим 12 днем рождения Мартин спросил, что я хочу – снукерный кий или гоночный велосипед – я выбрал велосипед. Мне следовало бы выбрать кий, потому что, конечно же, не прошло и двух дней, как мой велосипед украли возле снукерного клуба – я как раз занимал у кого-то кий, чтобы поиграть. Вскоре после этого я сломал ногу и стал ходить с тростью. Если бы я чаще ходил в школу, я бы знал, что кий является прямым потомком аристократической трости, которая в году этак в 1730-м считалась неотъемлемым атрибутом высокого общественного положения ее владельца. Очень быстро я догадался использовать вместо кия трость, когда никто не соглашался одалживать мне свой, и научился ею пользоваться довольно-таки прилично. Странно, но что бы я ни брал в руки, я все равно забивал эти шары!

Примерно тогда я и встретил водителя черного кэба Хитрюгу Бога. Он оказал громадное, хотя и в чем-то сомнительное, влияние на мою жизнь. Однажды Боб взял меня в Нисден, в знаменитый клуб Рона Гросса, и туда заглянул Стив Дэвис, который в свои 17 лет уже был довольно известен. В мгновение ока я достал трость и стал быстро и точно забивать шары.

Стив изумленно смотрел, как я сделал сотню. Потом подошел ко мне и засмеялся, а
для Стива это уже что-то. «Знаешь, пацан, - сказал он, - ты играешь этой тростью так же хорошо, как некоторые кием. Ты далеко пойдешь».
______________________

**Билли Хилл (Вильямс Чарльз Хилл) – (1911-1984) известный британский гангстер и крупная фигура в криминальном мире. Был наставником и советчиком для близнецов Крэев в начале их уголовной карьеры

[ellssa]

4

ХИТРЮГА БОБ И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

Среди тех, кого я часто видел в «Зан», был Тони Мео, пятиклассник из «Эрнест Бевин». Он поступил туда в четырнадцать лет, когда после смерти его отца, сицилийца по происхождению, вся семья перебралась из Центрального Лондона в Тутинг. Мама Тони держала семейный ресторан (еще у нее был магазин одежды) поэтому Тони, как я всегда добродушно подшучивал над ним, хорошо разбирался в еде и шмотках – он и на самом деле был пухленьким модником. Еще он любил ходить на дискотеки – вот уж что меня не интересовало до тех пор, пока я не понял, что все остальные танцуют так же плохо, как я, и что Джон Траволта один на миллион.

В школе Тони был чемпионом по игре в настольный теннис, но мало кто знал, насколько хорошо он играет в снукер. Может быть, потому что когда-то ему хорошенько всыпали тростью за прогулы ради снукера, после чего он перестал убегать из школы и рассказывать о своем увлечении. В «Зане» мы обязательно перекидывались парой слов, но пока я не перешел в ту же школу, особой дружбы между нами не было. Тони играл очень хорошо, точно и быстро, поэтому на него всегда сходились посмотреть. А потом я тоже начал играть, и мы с ним сошлись и стали чем-то вроде команды.

Возможно, наши отношения так и не зашли бы дальше, и, тем более, не вошли бы в легенду, если бы не Хитрюга Боб.
На самом деле его звали Боб Дэвис, и слухи о нем ходили не самые приятные. Боб сейчас мертв, так что я не стану говорить о нем плохо – да я и впрямь не думаю о нем плохо. Я проводил на улице достаточно времени, чтобы уметь постоять за себя.

Его называли Хитрюга Боб, потому что вокруг него постоянно вертелась куча подростков. Когда мне исполнилось пятнадцать или около того, я начал понимать, что он собой представляет. Он знал задворки нашего мира как свои пять пальцев. Высокий и тощий, он всегда казался старым (ему было около 80 лет, когда он умер), он водил черное такси и вечно таскался по клубам с подростками.

Мы повстречались, когда мне было тринадцать, а Тони Мео пятнадцать или шестнадцать. К тому времени в нашей школе появился новый директор Артур Битти. Он сам немного играл в снукер, и поэтому мы решили, что он нас поймет. Мы рискнули прогулять пару раз и, не попав в неприятности, – по крайней мере, не сразу, - ударились во все тяжкие.
Однажды, когда мы с Тони практиковались в «Зан», там появился мужчина на вид 60-65 лет. Он встал неподалеку с лагером в руках и смотрел на нас, не говоря ни слова. Когда мы взяли пару фреймов, он подошел и представился, сказав, что он владелец черного кэба, работает он полдня и у него есть свободное время.
«Вы хороши, очень хороши, - сказал он. – Думаю, вместе мы смогли заработать немного деньжат».

При слове «деньги» мы навострили уши. Мы с Тони обычно были на мели и не могли платить за столы, хотя, если в клубе было мало народу, Зан иногда разрешал нам играть бесплатно. Он хотел, чтобы зал выглядел многолюдней - ведь никто не любит пустых клубов.
«На каких условиях?» - спросил Тони.
«Мы начнем потихоньку, вроде как поглядим сначала, чего вы стоите, - сказал Боб. – Я возьму вас в один клуб в Нисдене и поставлю тебя и Джимми сыграть кое с кем на деньги. Я дам вам… – при этих словах в его взгляде появилась хитреца, которую со временем я научился узнавать, – я дам вам по десять процентов каждому от того, что мы заработаем».
«Десять процентов? Немного», - отозвался я.
«Но пойми, я беру на себя весь риск, - объяснил Боб. – Предположим, вы проигрываете, я оказываюсь без гроша в кармане, так? Вы просто дети – и будете играть против сильных ребят. И, если хорошенько подумать, то я отстегиваю вам 20 процентов за то, что вы занимаетесь любимым делом. Вы можете получить много денег, вместо того, чтобы болтаться здесь, повесив носы».
Тони посмотрел на меня, и я пожал плечами: «Ну, сейчас мы не слишком много зарабатываем, Тони». А потом добавил, нахально взглянув на Боба: «Как бы то ни было, мы сможем хорошо попрактиковаться. За чужой счет».
«Ну что, тогда я вас прокачу?» - спросил Боб, вытирая каплю с кончика острого носа и направляясь к двери. Это должно было бы навести меня на определенные мысли и намекнуть, что стоит подумать обо всем раскладе. Хитрюга Боб катал во многих смыслах слова, но в то время нас устраивал этот компромисс.

Мы не сказали родителям, куда собираемся поехать. Куда-то ехать – неизвестно куда, в такси с абсолютно незнакомым человеком – моя мама явно не пришла бы от этого в восторг. Она бы жутко разозлилась, и поэтому я не стал ее волновать. Боб провез нас по Лондону и представил в снукером центре Нисдена. Владелец Рон Гросс стал моим хорошим другом (он и до сих пор им остался). Вообще-то, я довольно часто оставался у него и ночевал на диване в гостиной, а по утрам, его дочери, Дженет и Тина, старались не будить меня, когда заходили туда высушить феном волосы перед школой. Им не о чем было волноваться: обычно мне нужно было только добраться до кровати, и тогда даже бомба, разорвавшаяся под ней, не смогла бы заставить меня проснуться.

Около шести месяцев нас катали в Нисден на заднем сиденье старой черной Бобовой душегубки. Мы выигрывали почти все матчи, но, как я сказал, нас действительно катали. Пусть Боб и отдавал нам наши ничтожные десять процентов, мы не знали, сколько он вообще ставил на игру, так что речь шла о десяти процентах от того, что он называл, и обычно это было чуть больше, чем ничего.

Потом Боб вдруг решил, что мы уже достаточно напрактиковались и на нас можно без риска ставить в более крупных играх, которые по слухам проходили в пригородах Лондона. Мы отмечались в классном журнале и сразу же удирали в «Зан». Там нас встречал Боб, и мы решали, куда отправимся. В сущности, мы справлялись очень хорошо. Мы выигрывали много матчей. Мы не стояли на месте. Когда мы прошерстили все окрестности Лондона, Боб начал строить дальнейшие планы, выбирая места по приклеенным рекламным листкам на станциях метро или вокзалах, обещавших «веселый выходной». Мы не ездили слишком далеко – где-то до Херн-Бей или Бэдфорда, Брайтона или Айлесбери – да куда угодно, лишь бы мы еще не были в этом месте, и его название приходилось нам по душе. И мы отправлялись туда: грязнуля и маленький лорд Фаунтлерой(1) на заднем сиденье лимузина, а на переднем - сгорбленный над рулем шофер, Вопросительный Знак, который выглядел как владелец похоронного бюро. Если задуматься, странное это было времяпрепровождение для двух мальчишек, которым следовало бы находиться в школе. Но не она была местом нашей мечты.

Мы закатывались в пункт назначения где-то в середине дня и находили местный клуб для рабочих. Неторопливо заходили внутрь, стараясь не слишком сильно походить на юных городских стрелков, прибывших поохотится, и Боб узнавал, кто здесь самый лучший игрок и не хочет ли он сыграть на деньги. Пока Боб занимался делами, мы с Тони катали шары на столе – вполсилы, чтобы не показывать своих способностей. Вскоре слух распространялся по городу, и с наступлением темноты все лучшие игроки вылезали из своих нор, и начинался серьезный бизнес. Настоящим обманом это нельзя было назвать: ведь мы, хоть и бросали им вызов, оставались всего лишь детьми. Просто это было весело, да и играли мы со взрослыми, опытными мужчинами. Но проблема была в том, что мы очень редко проигрывали!
Когда мы возвращались в Лондон, то ехали в «Золотое яйцо» - зал игровых автоматов, популярную среди туристов игровую точку на Оксфорд-стрит, где можно было купить гамбургер, чтобы разменять деньги. В глазах Хитрюги появлялось жуликоватое выражение, он запускал свои длинные, узловатые пальцы в карман и вытаскивал тонкую пачку банкнот. Я прекрасно знал, что он уже разделил выигрыш на части, и настоящая выручка, скорее всего, засунута под сидение такси на случай его ареста. Нам же всегда доставался изрядно истаявший остаток.


Но мы ему отомстили – хотя, вот что забавно, это вышло само собой. Боб обычно заставлял нас пахать не разгибаясь; иногда мы едва стоять могли, не говоря уже о том, чтобы играть в снукер. Однажды утром, после 16 часов игры без перерыва мы с Тони, уставшие, как собаки, с трудом боролись со сном. Скоро уже должно было светать, и мы, непрерывно зевая и пытаясь что-то углядеть мутными глазами, закончили полудюжину матчей впечатляющим проигрышем. Боб был бледен как мертвец: он, похоже, потерял кучу денег. С заднего сиденья такси мы видели, как его длинный тонкий нос мелко трясся от ярости. Что-то в этом показалось нам безумно смешным. Мы были так измучены, мы были практически не в силах шевелиться, но мы начали смеяться и смеялись, не переставая. Боб мрачнел на глазах, кидая на нас взгляды через окно, а мы хохотали, скатываясь по скользкому сиденью вниз на пол. Мы смеялись почти два часа подряд, и в конце концов Боб просто вышвырнул нас из машины посреди Вест-Энда и уехал. Нам повезло, что он не обозлился в тот раз, потому что я знал, каким он мог быть. Иногда, когда я опаздывал, он давал мне по физиономии, притворяясь, что это он так шутит, но я знал, что он всегда был серьезным.

_________________
(1) Главный герой одноименной повести Ф.Бернетт. Отличался невероятной добротой и благородством.

[ellssa]

Во время поездок с Хитрюгой Бобом я повстречал нескольких крайне занимательных личностей. Не в последнюю очередь я говорю о Джоне Арабе. Его настоящее имя было Джон Тейлор, и он не был арабом. По сей день никто не знает, чем он зарабатывал на жизнь. Хотя ходили слухи, что он работал шофером, и красивая машина, на которой он ездил, была чужой. Когда Араб играл, вокруг него всегда собиралась масса зрителей. Все матчи на других столах останавливались. Люди, размахивающие деньгами и делающие ставки, становились похожи на крысиную стаю, и Араб начинал: «Хорошо, твои двадцать, твои, и твои, и твои…». А потом внезапно наступало «больше никаких ставок, господа» – хотя вслух он этого не произносил.

Джон был странным парнем, он очень придирчиво выбирал с кем играть и с кем ставить. Его окружала какая-то особенная аура. Люди относились к нему как к воплощению Бога-отца. Естественно, если после матча вы не платили, он никогда больше не принимал у вас ставок. Он не подходил к вам, он просто стоял у стола, неподвижный как сфинкс, и, казалось, не видел ничего, хотя на самом деле замечал все.

Крысы кружили вокруг и шмыгали от одного стола к другому. Кое-кто пытался его обдурить. Сначала они меняли головной убор, скажем, бейсболку на шляпу-котелок с пером на боку, а потом подходили и говорили с неприятной улыбкой: «Я за двадцаткой». Араб просто игнорировал их. Он великолепно помнил тех, кто ставил и тех, кто платил или не платил свои долги. В конце концов, все крысы разбегались и оставались те, с которыми он играл.
Впервые я встретил Араба у Рона Гросса, когда мне было четырнадцать лет или около того. К моему удивлению, он предложил мне сыграть, что, учитывая его разборчивость, было значительным событием. Игра была напряженной, и Араб поставил большие деньги. Я уже выигрывал порядка 400 фунтов, когда пришел Джефф Фоулдс, который в то время был чемпионом Лондона.
Он подошел и посмотрел на меня тусклым взглядом: «Я заказал этот стол».

В те дни никто ничего не заказывал, но я все еще был довольно наивен, и дело закончилось тем, что меня согнали со стола. Араб стоял рядом, ожидая, когда мы разберемся, а потом сказал, что мне ни фига не положено. Я вынужден был сесть и смотреть, как Фоулдс выигрывает 6 тысяч. Тогда я играл хорошо, и уйти с деньгами Араба мог бы именно я – и подспудно я всегда об этом вспоминаю, когда разговариваю с Джеффом. Он по-прежнему мне нравится, но его сын Нил нравится мне намного больше.

Потом еще с полгода Араб время от времени играл со мной, и я привязался к нему и начал уважать. Нам с Тони Мео не нравилось брать его деньги, но мы были такими крутыми, что, казалось, не могли проиграть, и мы работали на Хитрюгу Боба, который больше всего на свете походил на лукавого старого Фейгина(2) . Не знаю, почему мы позволили ему захватить над нами такую власть. Может, потому что он был готов вкладывать деньги, которых у нас не было, или сумел открыть нам глаза на наш потенциал и познакомить с громадным, грязным и волнующим миром за пределами Тутинга и «Зана». Так нет же. Если подумать, что мы в действительности знали? Ничего. Мы же были совсем зелеными - снукерные новобранцы, искатели приключений, энергичные, но безмозглые.

У Араба была одна странная привычка. К концу игры, когда на столе оставались только розовый и черный, он всегда останавливался со словами: «А теперь я собираюсь помолиться Аллаху, не тревожьте меня» - и уходил в туалет.
Ему никто не хотел мешать, на нем кормилось слишком много народу. Он приносил деньги всей этой мелкой шушере. Ему разрешалось исчезать минут на десять или больше, и новичков, которые направлялись в туалет, предупреждали: «Подожди минуту-две, там Араб молится Аллаху». Хотя все думали, что он, скорее всего, считает там свои деньги. То, что он может принимать порошок, мне в то время даже в голову не могло прийти.

Тем временем на столе розовый и черный сияли под светом ламп, как игрушки в рождественском вертепе – и все ждали возвращения Волхва. Иногда, когда оставался лишь один черный, стояла такая тишина, что можно было услышать, как муха пролетит – такие деньги ставили на эти игры.

Я потом узнал, что на самом деле Араб принимал героин. Он возвращался с широкой улыбкой на лице, расслабленный и спокойный, как монах, познавший дзен, и делал свой удар.

Однажды мы увидели его на турнирах в Понтинс в Престатине. Вдали от привычного окружения он был совершенно другим. Человек-огонь, победивший в песенном конкурсе, неотразимый сердцеед, круживший по танцполу и выигравший танцевальное состязание. Когда пожилые люди занимались там аэробикой, Араб - невероятно изменившийся и энергичный мужчина - всегда проходил мимо и здоровался. Я с трудом верил своим глазам.

А потом про него сто лет ничего не было слышно. Его соседи в Кенсингтоне в конце концов начали волноваться из-за некоего специфического запаха, очень хорошо знакомого полицейским. Когда они вломились внутрь, то обнаружили, что Араб мертв. Он пролежал там четыре месяца после передозировки героина.

И даже после смерти он оказался таким же надежным, каким был при жизни. Он подготовил и оставил не только обыденные вещи вроде кредитных карт и акций коммунальных предприятий, но и перечень всех своих долгов и деньги, чтобы заплатить по ним. Все было оформлено как следует, и потому люди сказали, что он, скорее всего, совершил самоубийство: улетный парень, который поймал действительно улетный кайф. Но поскольку записки он не оставил, мы так и не узнаем этого наверняка.

*
Бродячая жизнь с Хитрюгой Бобом была изнурительной работой. Смешно вспоминать, как мы с Тони болтали с друзьями за пивом - способ снять напряжение, к которому я прибегаю и по сей день. Люди могли бы удивиться при виде пьющего ребенка, но тринадцатилетних пацанов не слишком часто выгоняют из снукерных залов в три часа ночи. Как-то в Ливерпуле мы играли с двумя парнями, лучшими в том районе. Посреди матча их менеджер притопал к нам и заявил Бобу: «Ты всего-навсего мелкий катала! Верни нам наши деньги».

«Отцепись, - ответил Боб резко, поднимаясь навстречу. – Ты уже не первый раз видишь здесь моих ребят и просто бесишься, что твоим парням рядом с ними нечего делать. Так что не наезжай на меня, ладно?».
Через секунду местные двинулись на нас. У кого-то из них Тони увидел бугор в кармане, смахивающий на пистолет, и мы разделились. Хитрюга Боб Дэвис не утруждал себя ожиданием. Он сел в такси и был таков. Мео выскочил в дверь и побежал налево, а я кинулся направо, ныряя в аллеи и за повороты, в полной уверенности, что слышу топот бегущих за мной ног. Каким-то образом я умудрился выбраться на станцию Лайм-стрит. Мео добрался домой на туристическом автобусе – но на этом с Хитрюгой Бобом для нас было все кончено. Ему следовало бы нас дождаться.


_____________________
(2)Фейгин – персонаж романа Чарлза Диккенса "Приключения Оливера Твиста", скупщик краденого.

[ellssa]

Как-то мы с приятелями отдыхали в пабе, и ко мне подошел какой-то парень.
«Я хочу сыграть с тобой в пул на пятерку», - сказал он.
Его вид мне не понравился, и я отказался: «Приятель, я не хочу играть».
«Давай, парень, - убеждал он, - одна игра на пятерку»
Если бы я отказался, он бы разозлился, а если бы я согласился и выиграл, он бы просто взбесился. Поэтому я согласился. Я разбил пирамиду, забил один шар, потом еще семь через черный. Не говоря ни слова, он отдал мне смятую пятерку и ушел. Я вернулся к друзьям и больше не думал об этом. Потом мы пошли в ночной клуб. Но мы и понятия не имели, что он наблюдал за нами и отправился следом. Однако охраннику он тоже не понравился, и его не пустили – возможно, из-за топора, который он держал в руках. Тогда парень начал рубить дверь.
«Эй. Джимми! – крикнул мне охранник, там тебя один чокнутый ищет».
«Да неужели? Скажи ему, пусть валит отсюда», - отозвался я.
К тому моменту от двери уже щепки летели. Охранник собрал пару здоровяков с бейсбольными битами, и они, выбежав наружу, повалили его на землю. Я слышал, что потом его отправили в тюрьму за какое-то избиение, и он попал в медицинский блок. Он расклеил по всем углам своей палаты мои фотографии и, глядя на них, бормотал страшные угрозы

Вообще, у меня есть талант заранее предугадывать проблемы, и часто я начинаю специально уступать. Например, я выиграл 500 фунтов и вижу, что парень пропал. У него стеклянный взгляд, и он готов поставить на кон свою машину, свинью-копилку своего ребенка, украшения жены, саму жену – да что угодно, лишь бы продолжить игру и стать победителем. Настоящий спортсмен. Он увяз слишком глубоко, и следующей стадией будет истерика, паника, а затем злость. И поэтому ему надо позволить немножко отыграться, иначе вы можете не уйти из клуба невредимым. Когда-то я попадал в такие ситуации и – постучите по дереву! – сумел выпутаться из них без потерь. В снукерном клубе Уимблдона я как-то видел мужика, которому прострелили ноги, так что случиться может всякое.

*
Однажды в клубе на Виндмилл-стрит в лондонском Сохо произошел ужасный случай. В него оказался замешан снукерист, имя которого должно остаться неизвестным. Ему велели организовать встречу в клубе с одним человеком, которого подозревали в стукачестве, и не задавать вопросов. Просто сделать это. Заказчиками были настоящие преступники, и он знал, что если откажется, попадет в неприятности. В назначенное время стукач пришел. Кто-то выдохнул тихо: «Он здесь». Все посторонние бросились врассыпную, двери закрылись, и настоящая игра вечера началась. Это была смертельная игра, в которую играли всеми шарами, что смогли найти за стойкой. Стукача забили ими до смерти. Полиция притащила на допрос парня, который послужил наживкой – безрезультатно. Он держал свой рот на замке – у него было выбора. Полиция запретила ему даже ступать на территорию Вест-Энда – эдакий негласный комендантский час. И он вынужден был его соблюдать, потому что иначе его бы затравили все полицейские Вест-эндского Центрального, которые, мягко говоря, пришли в чудовищную ярость. В те дни Сохо был меньше, людей знали в лицо. Можно было пройтись по улице и встретить с полдюжины знакомых. В то время «погоны» могли предупредить, чтобы вы держались подальше от их владений. Сегодня же в Сохо полно туристов и незнакомцев.


Иногда когда я возвращался домой с молочником, я тайком проскальзывал внутрь, и мама думала, что я был дома всю ночь. Я накидывал школьную форму, быстренько приводил себя в порядок и оказывался на дороге, ведущей к школе. Я доходил ровно до следующей двери, лез в окно и перескакивал через подоконник прямо в постель Виктора – его бабушка была не настолько бдительна, как моя мама – и мы дрыхли полдня напролет, отдыхая перед очередной веселой ночью. Идти в школу в таком состоянии в любом случае было бы пустой тратой времени.

Моя влюбленность в снукер стала полной неожиданностью для Виктора. Он знал, что я околачиваюсь в «Зане» с Тони Мео, и ходили слухи, что играю я неплохо. Потом говорили, что я подрабатываю вместе с Хитрюгой Бобом, который выступает в качестве моего так называемого «менеджера». В свободное от матчей на деньги время я играл в снукерной команде Рона Гросса и победил на нескольких любительских чемпионатах.

Теперь же все стало серьезнее. О матчах сообщали в прессе, и, судя по новостям, я был больше чем просто сумасшедший подросток. Виктор сказал мне даже: «Джимми, я никогда не понимал, что ты гений». У меня было большое искушение ответить: «Я тоже», но я не люблю искушать Судьбу. Похвала старых друзей – это настоящая похвала. Как только Виктор начал понимать, что происходит, он влез в это по уши, как это было у нас всегда, с тех пор как нам исполнилось шесть или семь лет. Он начал ходить мной – пусть не играть, но смотреть. И теперь домой с молочником возвращался не только я, но и Виктор. Порой, по возвращении, мы видели, что его дома весь горел огнями, как рождественская елка. С ними жила его родственница, официантка в Плейбой клубе, и время от времени они приходила домой вместе с настоящими девушками-зайчиками. Еще заходили друзья, и казалось, что вечеринка там не прекращается. Девочки все еще были под кайфом после работы, им хотелось поболтать и расслабиться. Начиналась игра в покер, напитки разливались по бокалам, и карнавал продолжался. Я был очарован этими хихикающими девушками, которые бегали в неглиже, снимали макияж, отдыхали и пили какао. Для тринадцатилетнего мальчика это было волнующее зрелище, почти мечта. Временами мне казалось, что я нахожусь на страницах эротического журнала – и, может быть, так оно и было на самом деле. В тринадцать лет мы все очень впечатлительны.

[ellssa]

5

КИЙ

Я не знаю, сколько прошло, прежде чем в школе узнали, что я хожу туда, мягко говоря, крайне редко. У нашего директора мистера Битти наверняка сорвалось с языка что-нибудь нехорошее, когда однажды за завтраком он открыл ежедневную газету и прочитал, как я в рекордном возрасте тринадцати лет сделал в «Зан» свой первый сенчури. Это было настолько поразительным событием, что о нем много писали. (Сейчас дети делают сотенные серии в двенадцать лет, и этим уже никого не удивишь. В наше время снукер считается достойным видом спорта и даже может войти в олимпийскую программу в 2004 году, так что тренировки в раннем возрасте теперь скорее поощряют. Я же урывал время для практики, втихаря сбегая с уроков). Специально для меня даже сделали кубок. Его подарили мне, но поставили у Теда Зана за стойкой, чтобы каждый мог на него посмотреть.

Заметка, которую прочитал мистер Битти, гласила:

«Джимми Уайт, чемпион по снукеру среди подростков Лондона и шести графств, записал на свой счет первую сотенную серию в клубе «Зан», Тутинг. Когда после плохого выхода с синего Джимми нанес удар, и розовый, затрепыхавшись, остался в створе лузы, собравшиеся зрители поприветствовали аплодисментами брейк в 100 очков. Его одноклубник, 16-летний Тони Мео из Тутинга, сделал серии в 105 и 117 очков на той же неделе».

За этим последовал обмен телефонными звонками между моей мамой и школьным руководством, шквал писем и бесконечные визиты домой школьных надзирателей. Мама не знала, что делать – на меня не действовали ни нотации, ни угрозы. Все разговоры о том, что если я не буду ходить в школу, я никогда не получу достойной работы, пролетали мимо моих ушей. Я не обращал на них внимания, так как думал, что у меня уже есть достойная работа, пусть в чем-то опасная, но интересная и временами хорошо оплачиваемая. Проблема состояла в том, что когда мы с Тони Мео получали свои тугрики, мы спускали их на ставках с таким азартом, словно завтрашнего дня для нас не существовало. Однажды утром мы выиграли в снукер 1500 фунтов – чудовищная сумма по тем временам – и к 16.30 того же дня промотали большую часть денег у букмекеров. Мы возвращались на поезде без гроша в кармане, прячась от проверяющего контролера, но даже не думали унывать. Мы говорили себе, что деньги всегда можно достать, и мы не ошибались.
Вокруг было много денег – бери и зарабатывай, но для нас они были лишь чем-то, что можно выиграть или проиграть. Когда удача заканчивается, вы остаетесь на мели – ровно в том месте, где оказались бы, прогуляй вы все свои деньги. Мне в то время порой даже нечего было поставить на кон, чтобы продолжить игру. А иногда вообще приходилось искать кого-нибудь, чтобы стрельнуть монетку и расплатиться за стол для тренировки.

Я ничего не мог рассказать маме и отцу о том мире теневой экономики, в котором я теперь жил. Они бы страшно разозлились. Не только из-за букмекеров или громадных растрат, но и потому что они знали, какие копейки получают любители за победы в матчах.

Однажды мне пригласили сыграть в клубе местного представительства Британского легиона(1). Внезапно перед матчем начали делать ставки. Денег у меня с собой не было, но я не хотел упускать момент. Всю дорогу домой я бежал, чтобы успеть выпросить у отца пятерку. У него нашлись только мятые десять шиллингов (сейчас 5 пенсов). Вытащив гладильную доску под удивленным взглядом мамы, которая ни разу в жизни не видела, чтобы я что-нибудь гладил, я проутюжил купюру и помчался назад в клуб. Несколько часов спустя я вернулся домой и вывалил на ковер в гостиной целую тысячу скомканных банкнот. Мои родные поверить не могли, что такая мелочевка может принести так много денег.

У нас была большая семья, и жизнь моих родителей временами больше напоминала борьбу за выживание – им ведь частенько приходилось нелегко. Я помню, как когда-то к нам пришел сборщик долгов, и мама спряталась в подпол. «Ее нет», - сказал я, отворив двери. «И когда она вернется?», - спросил мужчина. «Подождите. Я сейчас узнаю», - ответил я.

Хотя мама гордилась моими достижениями, аккуратно подкалывая газетные вырезки о моих матчах во все больше разбухавшую пачку, она переживала. Боялась, что за такие демонстративные прогулы меня потащат в суд, отошлют в какое-нибудь заведение (я серьезно!), и я вообще лишусь снукера.

Она таскала меня в школу практически за ухо, словно мультяшного персонажа. При первой же возможности я оттуда удирал, а поскольку решимости приковать меня цепью к парте у них не хватало, ничего поделать они со мной не могли. Один раз меня извлек из «Зана» мистер Битти собственной персоной и отконвоировал назад в школу. Бесполезно – на следующий день я опять исчез. В «Зан» приходила полиция, проверяла, как обстоят дела. Мы с Тони натягивали школьные блейзеры изнанкой вверх, пытаясь выглядеть как можно менее подозрительно, но нас выдавали полоски и ярлык. Полиция давала нам по шее – «Ну-ка, быстро, проваливайте!» – и мы исчезали на пару минут, мигом возвращаясь, когда на горизонте становилось чисто.

Мама стала регулярно приходить в клуб. Она отвешивала мне легкую затрещину (если я ее не замечал), вытаскивала наружу… а затем давала несколько фунтов и разрешала вернуться – замечательная женщина. Я знал, что она думала: «Ну и какой прок наказывать его? Он сбежит, как только я отвернусь». И она была права.

Иногда мои отчаявшиеся родители и старшие братья искали меня, прочесывая ночью улицы. Как-то в полночь мои братья постучались в двери «Зан». Я нырнул под стол номер девять в самом темном углу, а Тед пошел открывать: «Нет, Джимми здесь нет – не видел его весь вечер».
В три часа ночи я преодолевал пару сотен ярдов и возвращался домой с выигрышем. Частенько он составлял всю зарплату моих противников за неделю, но я всегда возвращал им назад минимум 25 процентов. Не потому что я жалел их (разве что немного), а потому что хотел, чтобы на следующей неделе они снова играли со мной.

*

Стараясь найти ко мне подход, мистер Битти даже наведался в снукерный клуб, чтобы посмотреть, как я играю. Он был впечатлен. «Джимми, ты очень хорошо играешь. Но пойми одну важную вещь, ты не можешь зарабатывать этим себе на жизнь. Про школу нельзя забывать».

Я не сказал ему, что уже зарабатываю сотни фунтов – и с легкостью трачу их. Я пообещал ходить в школу, и после этого маленького разговора сходил туда, кажется, один раз. Мистер Битти приуныл. Особенно, когда тесты показали, что я совершенно неграмотен. Мне было все равно. В уме я складывал почти любые цифры. Я знал, как заполнять игровые талоны в букмекерских конторах и считать деньги. Барри Хирн, который стал потом моим менеджером, однажды выразился: «Джимми понимал, как сделать «ставку янки»(2) уже в 12 лет, но думал, что столицей Франции является Монте-Карло».

В конце концов, рискуя своим местом, мистер Битти пришел в «Зан» и серьезно поговорил со мной. Думаю, газетные статьи убедили его в том, как снукер важен для меня, и я отношусь к нему так же серьезно, как другой ребенок относился бы к футболу или урокам химии. Снукер был моей школой.
«Послушай, Джимми, так не может дальше продолжаться. У нас есть проблема».

«Да, сэр, - ответил я. - Вы правы. Я должен поработать над своими отыгрышами».

«Не то, чтобы мне лично не нравилась твоя увлеченность снукером - я и сам немного играю. Но тебе надо получить образование».

«Да, сэр, я смотрю, как играют профессионалы, и все время у них учусь».

«И что мы будем делать с этим, Джимми?»

«А вы не можете подменить мое свидетельство о рождении, сэр, чтобы, скажем, я оказался старше, чем на самом деле?» - предложил я, глядя на него широко распахнутыми невинными глазами.

Мистер Битти спрятал усмешку. «Слушай, Джимми, если ты пообещаешь приходить в школу по утрам и хоть как-нибудь заниматься на уроках, в обед ты можешь убегать. Конечно, если ты где-нибудь об этом проговоришься, я буду все отрицать. Я максимально честен с тобой. Договорились?»

«О да, сэр!», - заверил я его, пораженный таким проявлением здравого смысла у школьного учителя. Это была честная сделка. К несчастью, я был безнадежен, и стезя удовольствий, которая, как говорят, ведет в ад, очень скоро поманила меня обратно. В моем случае – прямо на следующий же день. Но этот путь стал дорогой к счастливой и обеспеченной жизни. Наверное, мне повезло. Кто знает, как бы все повернулось, если бы я был лишен таланта и возможности его развивать?

*

_____________
(1) Ведущая британская организация ветеранов войны
(2) «Ставка янки» – совокупность 11 ставок на 4 выбора в разных событиях, состоящая из 6 «двойников» (система 2/4), 4 «тройников» (система 3/4) и 1 «четверика». Чтобы получить выплату по этой ставке, нужно угадать хотя бы два выбора.

[ellssa]

*

Однако кое-чего у меня все-таки не было. Я до сих пор не купил себе кий, несмотря на все выигранные матчи. И бесполезно спрашивать, почему я этого не сделал, когда бывал при деньгах. Обычно тринадцатилетние дети не поступают разумно.

В то время в снукерном зале работали посменно два менеджера – Кен и Лен, которых я регулярно уговаривал дать мне чей-нибудь кий взаймы. Больше всего я любил один кий с длинной насадкой, способной, казалось, творить чудеса. Я и вправду считал его чем-то вроде волшебной палочки. Хозяином кия был Большой Джон Нильсен, общительный парень старше меня лет на двадцать, который хорошо относился к ребятам вроде меня и Тони. Он часто платил вместо нас по десять центов за столы и разрешал брать его волшебный кий.

Я изучил привычки Джона. Он приходил, играл, а затем уходил, возвращаясь на следующий день или даже позже. Так что я клянчил у Кена или Лена кий, хотя Джон ясно дал им понять, что в его отсутствие к кию запрещено прикасаться. Признался я ему лишь 15 лет спустя. Я сидел на летней площадке паба «Голова короля», когда увидел проходящего мимо Джона. Я его окликнул, и мы выпили вместе, болтая о старых временах.

«Джон, много лет назад у меня не хватило духу, но сейчас я кое-что тебе скажу, - начал я. - Помнишь тот кий с длинным наконечником?»

Джон кивнул. «Лучший кий в моей жизни. Что-то было в нем такое. С ним мне удавались вещи, которые не получались ни с каким другим кием. Когда-то я оставлял его в «Зане» и не разрешал никому его давать».

«Я его брал, когда тебя не было. Я научился играть в снукер на твоем кие».

Джон рассмеялся: «Я же говорил, что он волшебный! После того, как я его сломал, я так и не смог играть по-прежнему».

Это была печальная история. На кону стояли большие деньги, а у Джона все валилось из рук. Он все проигрывал и проигрывал, и в какой-то момент, в приступе злости и разочарования (я уже говорил, что он был большим и очень сильным парнем) он просто треснул кием по борту стола, и кий сломался пополам. Одна половина упала и, медленно вращаясь, покатилась куда-то в темноту. Это был трагический момент. Джон пожалел о своем поступке почти сразу же. И я тоже о нем очень жалел!

*

Такие истории всегда напоминают мне, что не стоит слишком сильно трястись над киями. Если вы помешаны на своем кие, это может вас уничтожить, как только что-нибудь пойдет не так. Я заботился о своих киях, но научился философски относиться ко всему, что с ними случалось (подробности позже). Сейчас я вам расскажу о двух несчастных случаях и одном, который едва не стал несчастным. Однажды во время турнира я потерял свой кий, поэтому мне пришлось направить свои стопы в те двенадцать пабов, которые я посетил предыдущим вечером. К счастью, кий нашелся в самом первом. Кий Джо О’Бойа украли. На кий Алекса Хиггинса - его любимый, тот, с которым он выиграл свою первую мировую корону в 1972 году - наступил носильщик в отеле. (Во время наших с Алексом путешествий в начале 1980-х он подарил мне один из своих любимых киев. Не скажу сейчас, был ли это тот, с которым он выиграл свой второй титул в 1982 году).

Кий, с которым я выиграл титул чемпиона мира среди любителей в ноябре 1980 года, я отдал Коротышке - своему хорошему приятелю, с которым мы в свое время влипали во множество приключений. Потом у него угнали машину. История прямо как с футбольным Кубком мира: посчитав найденный в автомобиле кий вещью бесполезной, воры перекинули его через садовую ограду. Хотя неизвестно, вынюхал ли его дог по кличке Огурец, как это было с футбольным кубком, но его нашли и, ориентируясь по моему имени на кие, вернули. Коротышка не сказал мне о пропаже, поэтому я посчитал, что он просто легкомысленно отнесся к подарку. И я решил подарить этот кий одному ребенку-инвалиду, с которым дружил. Коротышка узнал и очень обиделся. Я предложил ему другой кий, с которым я выиграл другой титул, но он хотел кий чемпиона мира среди любителей. Он пару месяцев дулся, но потом великодушно меня простил. А когда узнал, сколько этот кий значил для ребенка, был рад-радешенек.

Стив Дэвис редко выпускает свой кий из виду и разрешает прикасаться к нему только людям из ближайшего окружения. Если его прерывают во время выставочного матча, он сразу же разбирает кий и укладывает его назад в футляр, уплотняя аккуратно сложенным зеленым полотенцем «Матчрум». Он делает это так бережно, словно совершает некий священный обряд. Стив весь такой: организованный, аккуратный и всегда очень бережно относящийся к своим вещам.

В идеале кий нужно держать в ударостойком, водонепроницаемом, пожаростустойчивом футляре и каждые полгода или около того отправлять к специалисту на ремонт, потому что сила удара по шарам деформирует и раскалывает дерево. Это похоже на то, как гитаристы заботятся о грифе своей гитары. Неудивительно, что старые блюзмены давали своим гитарам имена – например, «Люсиль». Правда, я ни разу не слышал, чтобы снукеристы давали имена своему кию.

Сам я не могу даже наклейку на кий приделать. А вот Алекс гордится тем, что может мастерить все сам. На уроках в школе он обучился плотницким работам (я уроки постоянно прогуливал, поэтому такой возможности не имел). И хотя Алекс утверждает, что в школьные годы токарный станок приводил его в ужас, он умеет сверлить и в критический момент способен импровизировать с оборудованием и материалами.

Если бы вы играли в снукер, например, в пустыне, иметь Алекса под рукой было бы очень удобно. Есть люди, у которых при игре с борта рвется наклейка, а Алекс умеет все аккуратно разобрать и правильно приладить на конце необходимый кусочек. Поскольку усилие должно пройти через весь кий, это очень важно. Однако я не видел, применяет ли Алекс свои способности на практике. Как и все остальные, когда приходило время, он покупал новый кий или отправлял его в ремонт.

Люди вроде Алекса и Стива Дэвиса пользуются лишь двумя или тремя киями за всю жизнь. Я же не могу вспомнить, сколько их у меня было - наверное, десятки. Иногда мне везет, и мне достается хороший кий, которым я пользуюсь до тех пор, пока не исчезает всякий смысл его чинить. С другими киями сладу нет. Помню, как на Уэлш Оупен-1998 меня раздражал болтающийся наконечник на кие. В конце концов, мне пришлось засунуть под него кусочек бумаги - и это на рейтинговом турнире! Времена, когда я мог играть в снукер тростью, давно прошли. Может быть, потому что столы стали намного быстрее, а может быть, из-за новых представлений о снукере или новом отношении к нему. Телекамеры и торжественная, как в церкви, атмосфера, очень далеки от суматохи грязных старых залов, где я предпочитаю играть.

Было бы неплохо во время матча использовать несколько киев, хотя, вообще-то, это нереально: тогда мы потеряем правильный темп и настрой. Нужно найти свой ритм и непрерывно двигаться, очищая стол, а не прохаживаться важно и неторопливо к своему креслу и обратно, чтобы поменять кии. Потом я подумал, что телевизионные матчи по снукеру - это не гольф, где сумка с клюшками стоит рядом. У нас просто нет времени на то, чтобы ходить к своему месту и выбирать там правильный кий.

У каждого кия своя роль, даже у самого навороченного. Некоторые кии, как волшебная палочка Джона Нисдена, могут все, но большинство не оправдает и 75% ожиданий. Не существует универсального кия. Этим инструментом приходится и сильно бить и нежно гладить. Он дополняет ваше мастерство. Это ваше внутреннее я - внутренние понимание - которое позволяет вам делать все удары одним кием. У вас может быть орлиный глаз, но этого мало. Необходимо еще и то, что называется наукой. Умение обращаться с кием – это наука, умение обращаться со столом – это наука, умение обращаться с шарами – это наука. Вы должны инстинктивно знать, как они работают вместе. Вы должны любить их, как повар любит еду – и в виде продуктов, и в виде блюда.

Все столы разные. Сейчас лузы стали меньше, шары стали более легкими и более одинаковыми, изменилось сукно. Когда-то для него использовали специальный фетр с коротким ворсом, как у вельвета или ковра. Теперь оно гладкое, как мебельная обивка, у него нет ворса, который тормозил бы движение шара. Без ворса столы стали быстрее. Раньше, чтобы прокатить шар через ворс, нужен был кий потяжелее – теперь кии стали более легкими, поскольку вес уже не имеет такого значения. Из-за людей, которые ничего не знают о нашей игре, многие удары вообще исчезли из снукера. Очень жаль, что новички о них так никогда и не узнают.

*

[ellssa]

*

Когда меня об этом спрашивают, я отвечаю, что я сторонник открытого, искреннего снукера. Я имею в виду, что когда мне приходится выбирать между тактическим ударом и ударом, который подсказывает сердце, я слушаюсь своего сердца. Думаю, это и есть настоящая искренность, способная преодолевать любые препятствия. Умение позволить происходящему идти своим чередом – это и есть открытость, способность раскрепощаться в мыслях, в сексе, в фантазиях, в душе. В каком-то смысле можно сказать, что мне ужасно любопытно знать, что будет дальше. Сейчас я все больше и больше использую отыгрыши, но это скучно. Мне кажется, что зрителям тоже куда больше по сердцу неожиданный и рискованный снукер. Именно такой стиль принес известность мне и Алексу, и именно он делает нашу игру такой интересной. Мы с Алексом об этом спорили, и, если верить ему, открытый снукер – это не для меня, потому что, в отличие Алекса, я никогда не играл в бильярд. В открытом снукере играют на победу – а удары, подсказанные сердцем, не всегда ее приносят. И это он мне будет рассказывать!

Однажды я встретил легендарного игрока, которого некоторые считают величайшим бильярдистом мира – Джо Дэвиса. Мы с Тони Мео столкнулись с ним, когда еще ездили с Хитрюгой Бобом. В одном частном доме проходил выставочный матч - на самом деле, настоящая игровая вечеринка – присутствующих было человек тридцать, а на кону стояли тысячи. Хитрюга велел нам показать все, на что мы способны. Идиотский приказ, потому что я и без того всегда выкладывался полностью. Мы с Мео сыграли пять фреймов. Я сделал 133, а Тони 118. Потом Мео сделал 90 с чем-то – и я 70 с чем-то. А закончил еще одним сенчури. Это и сейчас сочли бы просто фантастическим снукером, а для подростков это был настоящий подвиг.

Потом великий Джо Дэвис подошел к нам поговорить, и был само очарование. Но Хитрюга сказал нам чуть погодя, что когда он отвел Дэвиса в сторону и спросил: «Ну и что вы думаете о моих мальчиках?». Джо Дэвис парировал: «Я бы послал эту парочку задротов назад в школу!».
Тони Мео посерел. Вполне возможно так Боб хотел заставить нас практиковаться усерднее, но вряд ли. Скорее всего, Джо Дэвис продул кучу денег.

*

Когда мне было четырнадцать, отец организовал благотворительный выставочный матч в своем рабочем клубе в Белхеме. Через Рона Гросса он пригласил звезд - Алекса Хиггинса, Терри Уитрида, Джеффа Фоулдса и Пэтси Хулихэна. Алекс вполне мог и не прийти, была у него такая привычка. На такие случаи сумма страховки составляла 40 фунтов, и отец решил позвать за те же деньги Вилли Торна, чтобы матч прошел нормально, даже если Алекс не появится. Другие игроки играли бесплатно, но это не бросает тень на Вилли: ему пришлось бы долго добираться, чтобы попасть к нам. Мы с Тони Мео тоже участвовали. Матчи судил полноценный рефери и присутствовал настоящий маркер. В общем, все было организовано очень профессионально, и мы заработали 2000 фунтов.

Я весь был как на иголках, думая, приедет Алекс или нет. Он играл просто потрясающе, и я не мог дождаться, когда увижу его в действии. Он приехал, и я его победил. Как говорил Форрест Гамп: «Больше мне сказать об этом нечего». Вообще-то я лишился дара речи.

У Алекса всегда была репутация человека неуравновешенного, но на самом деле он экстраординарно вежлив. Когда после выставочного матча мой отец благодарил его за приезд, Алекс сказал: «Мне очень понравилось, Том. Я видел здесь много талантливых ребят, но кое-кто выделяется даже на их фоне. Некоторые уже перегорели. Но Джимми просто сияет».

С того дня Алекс не терял с отцом связи. Как-то он сказал: «Том, я буду играть в Саусенде – мог бы ты отпустить Джимми? Он будет выступать, пока я отдыхаю».

Играть постоянно с Алексом Хиггинсом - да это была просто мечта!

Папа поспешил перемолвиться с мамой парой словечек, и она в сомнении покачала головой: «Ну, Томми, я даже не знаю… Саусенд? А ты выдержишь? Да и фургон барахлит».

"Ну, мам! - я даже запрыгал на месте (смятение). - Я поеду на поезде! (шантаж)».

«Не беспокойся об этом, Лил, - сказал папа. - Мы будем ездить на старом фургоне. Наш Джимми этого хочет. Ему нужна такая практика, чтобы стать хорошим игроком – чтобы стать великим».

Когда мы приехали на выставочный матч, Алекс отвел меня в сторонку и объяснил своим высоким голосом с резким акцентом уроженца Белфаста, что, пока он отдыхает, я могу сыграть с пятью-шестью желающими. Стоимость одного фрейма пять или шесть шиллингов. Если я проигрываю, они получают деньги назад. Если я выигрываю, мне можно забрать их. Поскольку я выигрывал почти все фреймы, то обычно заканчивал с десятью или 12 фунтами в кармане, которые потом отдавал маме. Таким я был, когда пытался вести себя, как хороший мальчик.

Но важнее всего было то, что я и еще пара талантливых пареньков стали для Алекса спарринг-партнерами. Однажды я подслушал, как Алекс ответил на папину попытку сказать «спасибо»: «Джимми не похож на остальных. Он подает надежды, и он мне нравится – и как человек, и как снукерист. Он хороший парень».

*

Мы с Алексом частенько разговаривали о прошлом, о том, как важно поощрять молодых игроков, таких, каким я был в свое время. Алекс старался хорошо относиться к многообещающим ребятам. В детстве он видел, как в Белфаст приезжали известные игроки, учившие молодежь бить по шарам так, чтобы получить возможность самим порисоваться. И ему это очень не нравилось.

Алекс сказал, что в юности он играл в атакующий снукер, в то время как другие, взобравшись на вершину, предпочитали разрушать. Алекс думал, что таких, как я, следует поощрять хорошим примером.

Я учился у Алекса, который привнес в технику ударов много нового. До него так никто не делал: он вытворял с битком вещи, которые другим даже не снились. Он застывал вертикально у стола с кием в руке и взирал на мир, как матадор. Стойка, танец, поворот, возвращение в прежнюю позицию с быстрой и элегантной оттяжкой кия после удара. Вот ЭТО - искусство.

Я не стал бы утверждать, что скопировал особенный и ни на что не похожий стиль игры у Алекса – я всегда играл по-своему. Алекс, правда, говорил, что у нас одинаковое восприятие игры и что я могу делать с битком то, на что приятно будет смотреть не только мне, но и зрителям. Причина, по которой вы занимаетесь спортом, - это те эмоции и то удовольствие, которые вы от него получаете. То же самое относится и к зрителям. К тому же, не будем забывать о скорости. Мы оба быстро думаем и быстро играем, что хорошо комбинируется с координацией и зрительным восприятием.

*

Выставочные матчи и матчи в обычных снукерных залах могут быть намного интереснее турнирных. Атмосфера в них куда более раскрепощенная, и стандарт игры обычно выше. Алекс считает, что свою лучшую игру он показывал на тренировках. Лично для себя я могу назвать лучшими несколько матчей. Один из них – полуфинал против Алекса, который я проиграл в 1982 году. Чемпионат Великобритании против Джона Пэрротта в 1992 году был моим лучшим победным матчем. Но самый-самый матч – который не смогут забыть ни я, ни зрители – был против Чарли Пула в Истфилде.

Первой книгой по снукеру, которую я прочитал (инструкция с советами по игре), была книга, написанная Чарли. А еще он - один из самых фантастических игроков, которых только можно встретить. Я считаю Чарли Пула, Пэтси Хулихэна и Алекса Хиггинса тремя величайшими снукеристами – а ведь двое из них даже не были профессионалами. (Хулихэн очень недолго играл в про-туре, но он даже не вспоминает об этом). Я оцениваю их так высоко потому, что они умели забивать и развлекать. Они не придумывали плана на матч – им было скучно играть тактику. Они выходили побеждать – иначе говоря, уничтожать соперника.

В общем, как-то меня забрали из «Зан» на матч с Чарли. Ставили мы по пятерке за за фрейм и остановились при счете по восьми. Люди, которые смотрели наш матч, сказали, что ничего подобного им в жизни видеть не приходилось – шары валились с бортов, залетали в абажуры ламп, падали в разные стороны.

В моей жизни были великие моменты, когда на меня смотрели тысячи зрителей, но вот эти три матча – Чарли Пул-77, Алекс-82 и Пэрротт-92 – навсегда останутся для меня самыми необыкновенными.

[ellssa]

6

ЛЕННИ И ИГРОВЫЕ АВТОМАТЫ

Мне было около 12 лет, когда я познакомился с Ленни – Леонардом Алфредом Кейном, если называть его полным именем. Он был старше меня, родом из Вондсворта, и очутился в нашей глуши из-за снукера. На самом деле, ничего удивительного. Многие игроки перебирались из клуба в клуб в поисках приключений. Чем-то это немного напоминало субботний вечер на Диком Западе, когда в город въезжали вооруженные бандиты.

Больше всего мне в Ленни нравилось чувство юмора. Он говорил быстро, рифмованным сленгом - он по-прежнему так умеет - и мог часами сыпать шутками и рассказывать небылицы. Но покорил меня его талант мошенничать с игральными автоматами, его научил этому один ирландец по прозвищу Моби Дик. Я не считал это воровством, потому что автоматы не играют честно. «Дурные деньги», говорили мы, когда видели, как люди подходят к ним.

Я быстро соображал, когда дело касалось ставок, и очень скоро просчитал вероятность выигрыша джекпота, не говоря уже обо всем остальном. Поэтому я просто считал, что выправляю баланс. Я бы даже не сказал, что мы обворовывали заведения, где стояли эти автоматы – ведь в отличие от владельцев, они ничего не зарабатывали. Я не оправдываюсь, но в детстве для меня это было всего лишь грандиозной проделкой, примерно как воровство яблок у фермеров. Это было весело, я хотел тоже так уметь и приставал к Ленни, чтобы он научил меня секретам мастерства – он был волшебником, а я его жаждущим знаний учеником.

Я не промышлял этим постоянно, в основном только когда мне нужна была пара монет, чтобы начать игру за снукерным столом. Я гордился тем, что могу превратить пять или десять фунтов из игровых автоматов в пару сотен шуршащих купюр – так что я рассматривал эти гроши как первоначальный капитал. Мы с Ленни работали командой. Он занимался этим семь лет, но когда я стал его подзуживать, мы усовершенствовали технику и в несколько раз подняли ставки.

Метод был следующий: монетка привязывалась на нитку, обмотанную вокруг пальца на один оборот – можно обмотать и три раза, но если кто-нибудь подойдет, удрать уже не получится, и вас поймают на горячем, с пальцами, распухшими от нитки. Так что один раз вокруг сустава, опускаете монетку внутрь, ждете, пока не кликнет, вытаскиваете назад и - бинго!

Если кто-то подходит и спрашивает «Эй, приятель, а чем это ты тут занимаешься?» вы отпускаете монетку, и она вместе с ниткой падает внутрь автомата – а вы исчезаете за дверью, ведущей на улицу.

Разработчики игровых автоматов всегда пытались нас опередить, стараясь сделать эти штуки абсолютно надежными. В аппараты поновей можно было забраться лишь сбоку. Фактически приходилось сверлить крошечное отверстие и вставлять туда обломок металлических плечиков, нагретый над зажигалкой. Вы вставляли внутрь раскаленный прут и чувствовали, как затворы открываются. Один, другой и – бинго! Снова! Я таким не занимался, слишком рискованно. Вы стоите там, сверлите – но объяснить наличие сверла, отверстия и куска раскаленных плечиков вам будет несколько затруднительно.

Некоторые вещи вызывают поток воспоминаний. Например, был у нас один тип, полное дерьмо, ненадежный по самое никуда – впрочем, неважно. В общем, дело происходило в «Розе и короне», на главной улице Вондсворта. Он позвонил Ленни: «Дуй сюда, живо. Тут хороший игровой автомат, просто чудесно расположен», и так далее. Я не говорю, что этот тип нас подставил. Но мысли такие были, потому что все это действительно обернулось подставой.

Короче, мы пришли и осмотрели место. Мне нужно было прикинуться, будто я ставлю пластинки в музыкальный автомат и одновременно закрывать Ленни так, чтобы никто не увидел, чем он занимается. Но менеджеры нас засекли. Они подкрались к Ленни сзади, и один из них проревел: «Попался!».

Ленни молниеносно выпустил нитку прямо в машину - вжик – и смотреть уже не на что! В тот же момент на диск попала «Money Honey» Bay City Rollers и грохнула на все помещение – а я чуть не умер от хохота.

Часто мы заходили еще дальше и совмещали развлечения с делом: игровые автоматы с выставочными матчами. Однажды я отправился в Херне Бей с Ленни, Тони Мео и еще одним парнем по имени Джо ле Бок. После наших выставочных вечером мы могли позволить себе только убогий ночлег и завтрак в гостинице с блохами и поношенными простынями. Чтобы заработать пару фунтов, утром мы отправились высматривать подходящие игровые автоматы в пабах и кафешках.

Джо и Тони выбрали один – самый что ни на есть надежный – чтобы потренироваться для начала. Мы с Ленни стояли на страже. Сзади мы услышали придушенный крик Джо, как будто что-то пошло не так. Похоже, он умудрился запутать нитку обо все, что только можно.

«Никак не получается!», - прокричал нам Тони, пробегая мимо. При этом он выглядел и вел себя так, будто его вот-тот схватят и посадят на десять лет.

В конце концов, мы согласились, что нам надо разделиться. Я продолжу свое победное партнерство с Ленни, а новички Тони и Джо ле Бок будут вместе - и либо пан либо пропал. Мы обрабатываем столько игровых автоматов, сколько хотим, и никаких взаимных упреков. К обеду мы с Ленни заработали около 40 фунтов, очень неплохие деньги за день, а дуэт Тони и Джо - лишь жалкую десятку.

Когда мы встретились, чтобы выпить и узнать, как идут дела, Тони сказал: «Это нехорошо. Я так не могу».
«Не бери в голову, приятель, - ответил мягко Ленни, – Это же просто для смеха, разве не так? Ничего страшного».

*

А как мы повеселились в Ярмуте, когда поехали играть выставочные на полицейский бал! Мы с Ленни вели себя как полные психи – сначала целый день обносили в городе игровые автоматы, а потом выпендрились и пошли на бал, где в тот вечер присутствовало около 500 полицейских.

Мы ринулись безоглядно обворовывать первые попавшиеся автоматы, получая по несколько фунтов с каждого (к трем часам дня каждый из нас заработал 90 фунтов). Потом наступило время азартных игр - с 15.00 до 17.30. А с 17.30 до 20.00 мы продолжили свое дело. Мы заработали около 320 фунтов за вечер, хорошие деньги. Однако нас сгубило то, что мы не смогли вовремя остановиться.

*

Однажды нас арестовали недалеко от Тутинга – из всех мест-то! Все началось с того, что мы, словно Артфул Доджер и Фаген, обучили пару мелких пацанов обворовывать игровые автоматы. Когда нам требовались башли, мы посылали их на дело, и эти хорошие мальчики возвращались назад с добычей. Прямо как банда Фагена.

Кто-то заложил нас, когда мы сидели в пабе и считали наш улов. В общем-то, ничего удивительного – при нашей-то наглости. Мы стали рассовывать деньги по карманам, монеты покатились в разные стороны, мы бросились за ними. Нас поймали. Если бы мы упали в реку, мы бы утонули под чистым весом металла. Но нас всего лишь упаковали в полицейский фургон, настолько старый, что он едва не развалился на части, пока доехал назад до участка.

Полиция решила, что мы обнесли газовый счетчик – это означало обвинение во взломе и проникновении. Не став сообщать нашим родителям, они продержали нас в участке целую вечность, пока шныряли по району в поисках следов несуществующего ограбления, которое соответствовало бы такой куче мелких монет. На следующий день, благодаря знаменитой южно-лондонской системе сплетен и слухов мама в конце концов узнала об этом и прибежала в полицейский участок с криком: «Мой сын у вас?».

Как только я услышал ее голос, я начал стонать и всхлипывать: «О-о, не бейте меня! О-о, моя голова!».

«Я убью тебя, тварь!» - накинулась мама на полицейского сержанта.

Поскольку никто не сообщил ни об одном ограблении в районе, они нас выпустили.

[ellssa]

В нашей жизни не было ни одного спокойного дня. Наш друг Чарли, как и Ленни с Виктором, жил со своей бабулей. У одного из ее постояльцев, чудаковатого старика, которого мы прозвали Ночная Галерея, был уродливый вонючий старый попугай стоимостью в целое состояние. Когда мы приходили к Чарли, мы смотрели на эту зачуханную птицу и обсуждали, как ее продать. Честно говоря, о таких вещах мы думали постоянно. Именно они занимали все наши мысли. Купить, продать, украсть, потратить, выпить, сделать ставку, солгать, скрыть…. мы были настоящими маленькими сволочами. Много раз мы были в шаге от того, чтобы затолкать попугая в наволочку и удрать в местный зоомагазин, но порядочность и сентиментальная любовь ко всем живым существам побеждала.

Бабуля у Ленни была просто чудо. Когда я к ним попадал, она приносила нам чай, сендвичи, да все, что можно было пожелать. Я помню, как застрял у них по дороге на свой выставочный и забыл одежду на диване. Дома у меня в это время все просто с ума посходили, потому что решили – и правильно решили, как выяснилось – что я забыл день матча.

Мама побежала меня искать, заглядывая повсюду, куда только могла придумать. Появилась она и на пороге дома Ленни, каким-то образом достав его адрес, и спросила, тут ли я.

«Нет, дорогая», - нервно ответила бабушка Ленни, ощущая себя виноватой. Она понимала, что правильнее было бы признаться, что мы дома, потому что моя мама выглядела очень встревоженной – но нас там не было. Я был настоящим мелким паразитом. Нет, я не обворовывал машин, как некоторые мои приятели, но зато ввязывался во всевозможные проделки.

Потом мама уютно устроилась в кресле с чашкой чая в руках. «И, кстати, я должна сказать, что этот ваш Ленни плохо влияет на моего Джимми», - сказала мама. И тот факт, что она никогда не видела Ленни, не имел никакого значения.

«Неужели это правда?», - спросила бабуля Ленни, не совсем понимая, куда идет разговор. Вообще-то, она любила меня и всегда старалась защитить, но ей было трудно выбрать между мной и внуком.

«Джимми должен был пойти на выставочный, и мы сейчас обыскиваем улицы, пытаясь его найти, - продолжила мама. – Он точно не сказал, куда пошел?».

«Нет, его здесь нет – но его одежда здесь, это поможет?» - бабушка Ленни так и не поняла, что попала в ловушку.
Как только мама это услышала, она преисполнилась уверенности, что я рядом и где-то затаился. Уверен, что она не верила ни единому слову бедной женщины. В конце концов, она забрала всю одежду и унеслась на автобус, маршрут которого пролегал мимо снукерного зала на главной улице Вондсворта, где обычно ошивался Ленни. Она вошла в зал и налетела на Джока, владельца, требуя, чтобы он ей сказал, не видел ли он меня.

Джок разговаривал с каким-то акцентом, напоминающим шотландский, хотя, насколько я знаю, он никогда не был в Шотландии: «Не-а, нет, я не видел его уже несколько дней».

«А Ленни Кейн? Он здесь?» - потребовала ответа мама.

Джок кивнул в противоположную сторону зала: «Вон ваш Ленни Кейн».

Мама промаршировала туда и, уперев руки в боки, обрушилась на мужчину: «Ты забрал моего сына! Ты сделал то и сделал это!», после чего последовала речь, которую все мамы знают наизусть, когда дело идет об их мальчиках, сбиваемых с пути истинного.

Человеку, на которого она набросилась, было лет пятьдесят пять, что в ее глазах только усугубляло его вину. Она не догадывалась, что это был отец Ленни Кейна (они были тезками), а он, не сообразив, что его с кем-то перепутали, не собирался терпеть такое обращение от непонятно кого, даже от крохотной женщины, которую он никогда прежде не видел. А тут вдруг, подите, его обвиняют во всех грехах Ленни – хотя на самом деле Ленни был тут ни при чем, потому что никто меня ни с какого пути никогда не сбивал.

Разозлившись и выставив подбородок вперед, Ленни-старший зарычал: «Ты вообще думаешь, с кем разговариваешь?».

Мама продолжала свои словесные атаки, содержание которых было по большей части весьма оскорбительным. Ну, а откуда она могла знать?

Рык Ленни Кейна-старшего перешел в рев: «Ты выбрала не того парня, женщина!»

«Что?! - мама не желала отступать. – Так ты Ленни Кейн или не Ленни Кейн?»

Он снова закричал: «Джок! Да, скажи ты ей! Скажи этой дуре!»

Джок в противоположной стороне зала хохотал от души. «Та ну, ты же точно Ленни Кейн, - прогудел он.

Ленни Кейн-старший на тот момент только-только развелся со своей женой и не хотел, чтобы ему снова закатывали скандалы. «Я только что избавился от бабской юбки! Я не потерплю никакой херни от женщины!» - завопил он.

К счастью, одна добрая душа сжалилась над мамой и объяснила, что это был Ленни Кейн-старший, и что местонахождение Ленни-младшего, как обычно, является полной загадкой. Это полностью выбило у моей бедной мамы почву из-под ног, и она вернулась домой в напрасной надежде, что я появлюсь на выставочном вовремя.

*

На следующий вечер, потеряв Ленни где-то по дороге, но так и не вернувшись домой, я отправился в снукерный клуб «Пот Блэк» в Клэфем Джанкшен. В это время там за одним из столов оказались Стив Дэвис, Тони Мео и еще пара человек. Я начал играть с Мео на втором столе, а позже засек появление Ленни. Я догадывался, что он пришел, чтобы проучить одного грека, с которым поссорился. Проучить по-доброму – это был просто розыгрыш, включающий в себя коробок со спичками «Swan Vestas» и три спички.

Ленни как раз все готовил, когда мой фрейм закончился. Я порысил к нему. «Что это?» - с любопытством спросил я, наблюдая за тем, как Ленни раскладывал спички (не просите меня объяснить точно, как это делается, это задача не для простого ума).

Он ответил: «Ничего, не морочь себе этим голову, возвращайся за свой стол».

Но я хотел знать и не отставал от него, пребывая в убеждении, что пропускаю что-то интересное: «Как это работает?».
В конце концов, Ленни вздохнул и прекратил сопротивление. «Ладно, но не говори потом, что я не предупреждал. Вот, - и он подтолкнул коробок спичек ко мне. - Но только одним пальцем!».

Я перерубил горизонтальную спичку в стиле карате, как мне показали, и вжик! – все остальные спички загорелись! Горящая сера обожгла мне руку. Я подпрыгнул от боли.

«Вот видишь, сам виноват, - Ленни расстроился. – Лезешь, куда не просят. Я сюда пришел за этим старым козлом» - он кинул взгляд на грека.

На следующий день я снова играл в том же месте с Рыжим Чудом – как мы ласково называли Стива Дэвиса. На пальце у меня была намотана куча бинтов, отчего я смахивал на персонажей «Продолжай!»(1), и они все смеялись!

*

Сейчас Джока уже нет с нами. Он был странным человеком, всегда начинал свою речь с: «Послушай меня сюда, друг». Однажды мне срочно понадобилось много денег, и я попросил у него взаймы. Он ответил «Та не, приятель, не могу», и я забыл об этом. Пару минут спустя он скользнул ко мне и прошептал: «Послушай меня сюда, друг. Приходи ко мне, посмотрим, что я смогу для тебя сделать».

Я пришел к нему, и он сунул мне в руки пятьдесят тысяч. Невероятно! Это было куда больше, чем нужно, но я все равно взял – дареному коню в зубы не смотрят. Я вернул ему все до последнего гроша, и он знал, что я верну.

Джон владел мыловаренным заводом и примерно сорока домами. Он занимался ими все неделю, а каждые выходные приходил в вондсвордский клуб. Он отлично играл в снукер, сдабривая его изрядным количеством скотча. Порой от запаха из его рта, когда он подходил и шептал свое «Послушай меня сюда, друг», могла закружиться голова. Еще он курил сигареты без фильтра, которые имеют некоторое отношение к этой истории.

Как-то во время большого матча Ленни мне заявил: «Через минуту Джок взорвется».

«Это еще почему?» – не поверил я

Ленни заговорщицки улыбнулся и прикоснулся пальцем к носу. Он только что угостил Джока сигареткой с запрятанным в нее маленьким фейерверком, шутихой. Ленни действительно потрудился над своей минированной сигаретой. Это было произведение искусства – она выглядела полностью нормальной. Но Джок не любил сигарет с фильтром, поэтому он отрезал фильтр (ту часть, в которой шутихи не было) и засунул сигарету в рот – концом, где шутиха была, – и как обычно начал с ней расхаживать. Джок всегда играл с ней и не вытягивал, пока она не догорала – бережливый, как гном. И вот он вышел на розовый, приготовился к удару, и тут сигарета взорвалась у него во рту.

Он бросил кий и погнался за Ленни: «Сейчас я тебе задам!». Они бегали вокруг стола, а нос и губы Джока были вымазаны в чем-то черном.

Отсмеявшись Ленни сказал: «Ну никто же не пострадал!».

А Джок ему ответил: «Послушай меня сюда, друг»…

_________
(1) Carry On – популярный комедийный сериал

[ellssa]

*

Я тоже безумно люблю розыгрыши - чем бесхитростней, тем лучше. У нас с Ленни был один любимый, который почти всегда срабатывал и был способен уморить нас от смеху. В общем, ехали мы как-то в Шеффилд на Intercity 125(2) , стояли в баре и пили водку. Люди всё ходили и ходили туда-сюда, и двери всё открывались и закрывались – вших, вших, вших – сбрендить можно. Однако хуже всего был официант. Каждый раз, провозя мимо нас столик, он жеманно щебетал тоненьким голоском: «Не могли бы вы отойти куда-нибудь в другое место?», хотя все видели, что больше стоять было негде.

«Мы просто пьем», - сказал я.

«В проходе пить не полагается», - высокомерно ответил он.

Как только официант отошел на достаточное расстояние, чтобы не слышать нас, я достал хрустящую десятку и улыбнулся Ленни. «У тебя есть нитка?».

У Ленни, как у бойскаута, в карманах всегда можно было найти всякий хлам. Как он говорит, никогда не знаешь, что может понадобиться. Мы привязали десятку к нитке, и когда официант шел обратно, Ленни небрежно уронил банкноту в проход прямо позади себя. Конечно же, возвращавшийся со столиком официант ее заметил.

"Не знаю, как он собирается ее достать, Джимми, - прошептал Ленни, - но он обязательно попробует".

Официант прошел мимо, затем попятился назад и стремительно бросился на банкноту, как неуклюжая балерина. Ленни мгновенно дернул за нитку.

Тут официант оказывается на полу – он пытается схватить ее, он врезается в дверь, он полностью перестает понимать, что происходит! Дверь открылась перед ним, и он в нее выпал. Меня согнуло пополам от смеха, когда Ленни выкрикнул: "Что там такое?".

*

В снукерном зале при помощи той же десятки мы разыграли еще одного парня, Лофти. В то время десятка была десяткой и чего-то стоила. Я бросил ее, и она приземлилась у меня между ног, наполовину выглядывая из-за реста под моим сиденьем. Ленни привязал банкноту к длинной веревке и ждал на расстоянии. Лофти заметил ее, когда был у стола. Его игра покатилась к черту, поскольку он разрывался между желанием победить во фрейме и нырнуть за десяткой до того, как ее кто-то схватит. Жадность победила. Мы не ошиблись, и вскоре Лофти сделал свой ход: безразличным тоном он заявил, что ему нужен рест, тот самый, который был под моим сиденьем. Тот, что висел под столом, его не устраивал.

Совсем как официант, разве что не настолько отработанным движением, Лофти нырнул – и Ленни дернул за веревку. Банкнота поплыла, подпрыгивая в воздух и обратно, и Лофти за ней, ловя ее, словно хвост воздушного змея. Он не остановился, чтобы поинтересоваться, почему она двигается - никто никогда не останавливается – или почему я практически катаюсь по полу, подвывая от хохота.

*

Наша компания - Кенни Харви, Стучащий Норманн, Ленни и я - отправилась в Манчестер, чтобы выступить на выставочном в клубе Бернарда Мэннинга, которым на самом деле управлял его сын. Да, я говорю о Берни-младшем. Бернард, который сам был ходячей комедией, задал тон вечеру, рассказав парочку чертовски смешных шуток про мои подвиги, но это были добрые шутки. В конце вечера мы все сидели в баре и неторопливо пили, и тут я решил, что пора уходить. В то время моим менеджером был Барри Хирн, и как всегда во время подобных мероприятий, он предоставил в мое распоряжение свой белый лимузин и водителя Роббо. И хотя в машине было множество полезных вещей, без которых, вероятно, ни один человек прожить не в состоянии, там не нашлось только одного - бара с ведерком для льда.

"Притормози, Джимми! - запротестовал Стучащий Норман, - Мы не можем ехать назад в Смоук без льда для водки, ну, подумай сам, приятель!".

"Фиг я вам буду тырить ведерко для льда", - сказал я, что в переводе на литературный язык означало, что я не беру вещи, на которые у меня нет права.

Но кто-то все равно набрал в ведерко льда и стащил его с барной стойки. Симпатичное ведерко из нержавеющей стали – ценой в пару крон, не больше, определенно не редкое и не ценное. Когда мы забрались в лимо и водитель завел мотор, Бернард Мэннинг выбежал из снукерного зала. Хотя, справедливости ради, следует оговориться, что это мог быть его сын – видите ли, было темно, и я непосредственно не участвовал в процессе похищения ведра. В любом случае, кто бы это ни был, Берни-старший или Младший, оно стояло перед лимо с раскинутыми руками, выглядывая практически уже из-под колес. Как только машина остановилась, оно нырнуло головой в окно и выхватило ведерко прямо со льдом. Нам было бы крайне неловко, если бы мы могли прекратить смеяться.

________
(2) Скоростной поезд

[ellssa]

7

МОРИН

Когда журналистка поинтересовалась, каково это - в тринадцать лет сделать сотню на снукерном столе и побить рекорд, я наплел ей в ответ что-то вежливое. Но когда она спросила про мою девушку, я растерянно уставился на нее и пробормотал: «Э-э… Чего?». Вопрос меня озадачил. Девочки присутствовали в моей жизни лишь в виде жавшихся друг к другу хихикающих созданий, которых я встречал в школе, когда изредка оказывал ей честь своим присутствием.

Но, видимо, я быстро учился, потому что не прошло и шести месяцев – но почтенных четырнадцати мне еще исполниться не успело, - когда я познакомился с Морин Моклер. Она дружила с Тони и его подружкой Дениз (на которой он вскоре женился). Но почему-то раньше я с Морин никогда не встречался.

Тони, Дениз и я сидели в местной закусочной, как вдруг Дениз начала махать кому-то руками и усердно гримасничать. Я повернул голову и увидел за окном девочку со светлыми сияющими волосами, которая махала в ответ.
«Это кто?» – спросил я.
«Моя подруга Морин, - ответила Дениз. – Она тебе понравится, Джимми, она такая же безбашенная, как и ты».
«Точно, Джимми, пригласи ее к нам, - Тони улыбнулся и похлопал по скамейке, - Давай, она классная!».

Под их ободряющие реплики я встал, поднял плечи повыше и направился к дверям, стараясь идти как можно небрежнее. Вблизи подруга Дениз оказалась даже более хорошенькой, чем я ожидал. У нее была сияющая улыбка, россыпь веснушек и васильковые глаза.

«Привет, ты ведь Джимми? - поздоровалась она. – Видела тебя по телевизору».
«Ага, они брали у меня интервью на Nationwide, - ответил я. – Тебе понравилось?»
«Очень. Я подумала, что ты милый и симпатичный».

Мы постояли там еще чуть-чуть, пока я судорожно придумывал, что бы такого сказать. Хоть я и вырос на улице, но никогда раньше толком не разговаривал с девчонками (по крайней мере, с такими, которые мне нравились), и мне хотелось выглядеть круто. Потом я вспомнил, зачем меня сюда послали. «Дениз спрашивает, ты не хочешь зайти?».
«Зайду, наверное, на минутку», - сказала она.

Через день или два я снова столкнулся с ней на улице и поразился про себя, что раньше никогда ее не видел, а теперь вот встречаю уже второй раз за несколько дней. Я спросил ее: «Ты занята вечером?», что на самом деле означало «Ты пойдешь со мной гулять?».

Мы стояли и болтали. Я сказал ей, что иду в «Зан» на тренировку. В то время я вел почти шизофренический образ жизни: сначала играл на деньги и ввязывался во всевозможные аферы, а затем надевал смокинг и бабочку, которые мама купила мне в Бартоне, и честно играл в разнообразных любительских турнирах. Их призовые за победу в лиге обычно составляли жалкие 10 фунтов. Эта сумма никогда не покрывала даже расходов.

Как и подобает настоящему джентльмену, я дал Морин свой телефонный номер. «Позвони мне на выходных. Может, сходим вместе в кино или еще куда».
«Это было бы здорово».
«Тогда увидимся», - и я, как крутой ковбой, неторопливо пошел прочь.

Она позвонила мне в пятницу вечером, и трубку взяла мама. Диалог у них вышел примерно такой:
- Алло?
- Можно поговорить с Джимми?
- А кто ты такая?
- Морин.
- Какая Морин?
- Подруга Джимми.
- Нет у моего Джимми никаких подруг. Зачем он тебе нужен?
Этого было достаточно – Морин не собиралась разговаривать с воинственной мамашей, жаждавшей знать все подробности, и повесила трубку.

Окончательно рассвирепев, мама с грохотом положила телефон и крикнула мне наверх, что какая-то невоспитанная маленькая стерва бросила трубку, не дав ей договорить. «Она сказала, что ее зовут Морин. Ну, я ей задам, если она еще когда-нибудь позвонит!».

Я столкнулся с Морин на следующий день и притворился, что ничего не знаю о телефонном звонке. Но Морин мне все рассказала. «Я тебе звонила, и твоя мама устроила мне настоящий допрос, - возмутилась она. – Я просто попросила позвать тебя к телефону, а она на меня накинулась».
«Да это все из-за моих фанаток, - соврал я. – Они начали звонить, с тех пор, как меня стали показывали по телевизору. Понимаешь, мама старается меня от них защитить».
«Тогда скажи своей маме, что я не фанатка, - сказала Морин с ирландской горячностью, которую впоследствии я узнал очень хорошо. – И я буду разговаривать с тобой, когда захочу».
Я улыбнулся: «Тебе понравится моя мама, когда ты с ней познакомишься. Просто она думает, что оберегает меня».
Сменив тему разговора, я спросил, не хотела бы она пойти со мной в кино.
«Если хочешь», - сказала Морин.
«Как насчет сегодня вечером?» - спросил я.

Она пришла в футболке и джинсах. Симпатичная девчонка в обычной одежде. Я обрадовался, что она не стала принаряжаться, хотя я сделал над собой усилие и надел чистую рубашку и наименее мятый пиджак. Домой мы возвращались пешком, было холодно, и Морин замерзла. Я отдал ей свое пальто. Думаю, именно тогда она и сделала свой выбор.

*

[ellssa]

Она была на год старше меня. Но я в свои четырнадцать лет, тем не менее, уже был довольно опытным во многих отношениях. Был ли я по-настоящему взрослым? Вряд ли. Однако в Морин было что-то такое, что заставило меня понять: мы должны быть вместе. Она говорила, что я похож на Тони Мео - в том смысле, что из-за своего поведения казался старше, чем на самом деле. «Ну, я много чего видел, - сказал я ей, - и много пережил». Я знал, что в тот момент она не до конца поняла меня и не осознавала, во что ввязывается. Но, когда она начала это осознавать, то прониклась этим духом и стала ездить со мной повсюду.

Тони всегда выглядел щеголевато и стильно, в то время как я больше смахивал на ободранную ворону. Это я серьезно. Как-то я пригласил Морин на дискотеку и только потом подумал, что мне не помешает найти что-нибудь поприличнее, чем старые кеды. Идти в магазин было уже поздно, но вопрос, где найти достойные туфли, каким-то образом обрел первостепенное значение. И я решил попросить их у Тони. Он был мистер Лихорадка Субботним Вечером, королем диско в нашем районе. Вся необходимая одежда у него тоже была.

Я пошел к Тони, постучался в двери, меня впустила миссис Мео - жизнерадостная итальянская синьора, - и я рассказал ему, зачем пришел.
«Слушай, Тони, одолжи мне свои туфли. Я собираюсь на танцы с Морин».
Когда взгляд Тони упал на тот ужас, что был у меня на ногах, на его лице отразилось страдание. «Не дам, ты их угробишь!»
Я попробовал немного поюлить.
«Не угроблю, обещаю, я верну их в безупречном состоянии».
«Нет, не дам», - сказал Тони.
«Черт, Тони, это только одна пара, а у тебя их миллион», - упорствовал я, оскорбленный до глубины души тем, что он отказывает мне - своему лучшему другу.

Но Тони был непреклонен. Он любил все сорок четыре пары туфель, стоящих стройными рядами в его шкафах под рядами безупречных пиджаков и почти новых рубашек. Потом к разговору присоединилась его мама (она гениально вязала, у Тони всегда были просто потрясающие свитера) и возбужденно начала говорить, что ее сын так заботится о своей одежде, и почему это он должен одалживать ее такому раздолбаю, как я? Она была права, и ей удалось перевести все в шутку, но я все равно тогда расстроился.

«Да подавись ты своими туфлями – кому они вообще нужны?» - буркнул я воинственно и толкнулся в двери. Одно из стекол в раме было треснутым, и моя рука попала прямо в него, пролетев насквозь. Я порезал палец до кости, кровь брызнула в разные стороны. Бедная миссис Мео! Она чувствовала себя очень неловко, хотя я и признал, что сам виноват.

В общем, со швами на руке и кровью на кроссовках я повел Морин на танцы. Она совсем не обращала внимания на мою обувь и показала мне пару движений. Мне было очень весело. Я уже начал думать, что эти танцульки – действительно классная штука и, наверное, нужно будет пойти сюда и на следующей неделе, как тут, к моему полному ужасу и стыду, мама пришла забирать меня домой.

«Тебе давно уже пора спать, Джимми, - заявила она, не сводя глаз с Морин. – А вас, мисс, наверное, дома уже заждались?». Я готов был провалиться сквозь землю.

Когда я снова увиделся с Морин, она спросила, не считает ли моя мама ее дурной компанией. Хотя мы и жили на соседних улицах, наши родители не были знакомы. Может, если бы они дружили, мама была бы добрее к Морин. В конце концов, мама к ней привязалась, но потребовалось какое-то время, чтобы понять, что мои чувства к Морин были взаимными. И, несмотря на то, что мы были всего лишь подростками, я хотел быть с Морин так же сильно, как она хотела быть со мной.

По крайней мере, в то время, когда я не тусовался со своими друзьями. Сознаюсь, в те дни мои приятели почти всегда были для меня на первом месте. Это было больше, чем просто дружба сверстников. Мы были братья по оружию, рыцари круглого стола, три мушкетера (или больше) - один за всех и все за одного. (Не считая Тони, который отказался дать мне свои танцевальные туфли). Нет, в самом деле, возьмите любую комбинацию – и ни в одной из них не было девушек. Тогда я толком не осознавал, что так действовали правила мужской дружбы (кстати, большинство женщин вообще никогда не смогут это понять). Но так было всегда. Мужская дружба не имеет ничего общего с женской. У отношений между друзьями-мужчинами есть свой собственный кодекс, свои законы. Большинство этих законов требуют «держать марку». Из-за этого мы с Морин оказывались на грани разрыва много-много раз.

Вскоре Морин стала неотделимой частью моей жизни, хотя прошло еще какое-то время, прежде чем мы стали жить вместе. Когда я прекратил работать с Хитрюгой Бобом, со мной стала ездить Морин. С ней все воспринималось иначе – я словно видел мир в смягченных тонах. Мы ездили в отдаленные города, вроде Манчестера или Гримсби - и останавливались в каком-нибудь недорогом отеле, где всю ночь жались друг к другу и до утра смотрели телевизор.

«Это так здорово, так замечательно, Джимми!» - говорила Морин, когда мы гуляли по городу, наслаждаясь его видами и звуками, а я заодно присматривал себе подходящий снукерный клуб. Морин ходила со мной в сотни сомнительных баров, хотя, как правило, в те времена это были места не для женщин. Я вырос в трущобах и сам не замечал их убожества. Залы были неряшливыми, туалеты мрачными, а язык и выпивка очень крепкими. Но Морин пристраивалась рядом тихо, как мышка, и люди привыкли видеть ее со мной. Я отдавал ей свои деньги и пальто, и предупреждал, чтобы была готова пуститься наутек, как только я дам знак. Она присматривала за моим футляром от кия, она присматривала за мной. Мы были как Бонни и Клайд, только мы не грабили банки. Мы просто вместе веселились.

[ellssa]

8

ГРЕБЕМ В ТАСМАНИЮ

Генри Вест был моим первым настоящим менеджером. Да, в самом начале моей карьеры именно так именовал себя Хитрюга Боб. И, справедливости ради, надо признать, что именно он привел меня в клуб Рона Гросса, благодаря чему я стал полноценным любителем и начал участвовать в официальных турнирах. Но Боб не был тем, что я называю «менеджер». Начнем с того, что он забирал 90% моего заработка.

Генри Вест был веселым громогласным нуворишем, на котором золота висело больше, чем на Клеопатре. Нам момент нашего с Тони Мео знакомства с ним он занимался установкой в пабах своих столов для пула (старые он при этом выкидывал прямо на мостовую). Когда владельцы пабов попытались возмутиться, он их нахально осадил: «Теперь здесь мое место. Давайте звоните им и скажите, пусть приезжают и забирают свои столы. Они вам больше не понадобятся. Я ведь прав?».

Чтобы вам стало понятнее происходящее, я должен объяснить, что столы и игровые автоматы обычно поставлялись сторонними компаниями, и все они были снабжены счетчиками для оплаты. В каком-то смысле, владельцам пабов было все равно с каким поставщиком работать. Автоматы и столы стояли в пабах в качестве дополнительного развлечения для клиентов, и хозяин зарабатывал лишь то, что зарабатывал – все просто. Обычно, никто не хотел неприятностей, и они позволяли акулам этих вод драться друг с другом самостоятельно. Это был грязный бизнес с сильнейшей конкуренцией и чтобы выжить в нем, вам нужно было быть жестким.

*

Генри был боксерским промоутером. Этот бывший боксер понимал все тонкости и мог позаботиться о себе, поэтому я считал, он сможет позаботиться и обо мне тоже. Он подписал Тони Мео, а также Джона Вирго с Пэтси Фаганом. За выпивкой Рон Гросс как-то сказал мне: «Пэтси приехал сюда из Дублина в 16 лет без гроша в кармане. Пару раз он за пятерку прикрывал шулеров на Оксфорд стрит, которые облапошивали туристов. Пэтси с сигаретой во рту становился за спиной у выбранной жертвой и в нужный момент прижигал человеку ухо. Когда тот подпрыгивал и оборачивался, чтобы посмотреть, что случилось, партнер Пэтси менял карты.

Я безумно восхищался Пэтси, который стал чемпионом Великобритании 1978, чемпионом чемпионов на Уэмбли и считался одним из лучших игроков страны. И я очень расстроился, когда стало понятно, что автокатастрофа его надломила. Пэтси стал страдать тем, что он сам описывал как «перенапряжение»: каждый раз, когда дело доходило до удара, он действительно фактически застывал. Прошло уже лет двенадцать с тех пор, как он играл последний раз.

«Джимми хотел, чтобы я стал его менеджером, - любил повторять Генри. – Ему было четырнадцать, он был прожженным игроком и пил, как сапожник, и я ему сказал: «Извини, сынок, ты не подходишь». А он все умолял меня изменить решение: «Я буду хорошим, добрый дяденька»». Еще Генри нравилось рассказывать журналистам, как однажды в его дверь постучали трое ребят с тяжелым взглядом. Они потребовали у Генри 200 фунтов, которые я якобы должен был им. «Я указал на свой нос и заявил: «Попробуйте взять их, если такие крутые. Или я засажу вас за то, что позволили мальчишке играть с вами на деньги». Больше я никогда их не видел».
Подобные россказни служили хорошим материалом для спортивных журналистов. И Генри не слишком волновало их не совсем полное соответствие истине. Этот один из самых ярких в своем бизнесе человек, делал то, что умел лучше всего – рекламировал и продавал. Он со своей женой Джекки управляли делами из дома и называли нас «Семья». Они сумели внушить мне, что я есть часть семьи. Поэтому я должен был поддерживать остальных, а они меня – отношения прямо как у меня с друзьями. Один за всех и все за одного. Вот такое я понимал. Джон Вирго вообще жил с Генри и Джекки несколько лет. Позже, когда они подписали больше игроков, «Семья» превратилась в «Великолепную Семерку».

До перехода к Генри я ездил на Летний фестиваль Понтинс. Это мероприятие организовали частью для того, чтобы развлекать туристов, а частью – чтобы приспособить домики для гостей, ведь на этот праздник жаждали попасть тысячи игроков со всей Британии. Понтинс поступил очень умно (потом этот способ взяли на вооружение Уорнерс и Батлинс): он платил нескольким лучшим профи, а все несеянные игроки платили уже ему за возможность сыграть с ними. После регистрации ваше имя вносилось в список, и у вас появлялось примерное представление о том, в какой день вам надо появиться. О времени не было ни слова, так как пронумерованных столов было лишь 20, а угадать заранее на сколько затянется матч никто не мог. Вас вызывали два раза, и если вы не отзывались, вас вычеркивали из списка, поэтому приходили все. Это было хуже, чем час пик на станции «Ватерлоо». Все толпились на чем-то вроде галереи или подиума, где сидели работники турнира, оттуда к игровой арене вела широкая лестница. Как только стол освобождался, регистратор вызывал: «Тони Мео!» - «Здесь!» - «Джимми Уайт!» - «Тут я!» - «Стол номер 3!» - и мы шли. Вокруг стола могло собраться лишь 60 или 70 человек, и все хотели посмотреть именно на нас. Происходящее напоминала свалку в регби, и нам не раз и не два приходилось останавливаться, пока работники турнира заставляли людей отойти назад, чтобы мы хотя бы могли использовать кии. Я всегда чувствовал себя неловко перед игроками, возле столов которых стояло лишь два или три зрителя.

Никто не хотел играть на столе номер семь. Он был печально известен тем, что, когда шел дождь, прямо над ним начинала протекать крыша. Если по шарам наносили сильный удар, они летели по сукну, разбрызгивая капли воды в разные стороны. Поговаривали, что когда окно оставляли открытым, пролетавшие утки принимали изумрудно зеленое сукно за болото и приземлялись поплавать, а еще там видели дроздов, принимавших утренние ванны, а затем искавших в лузах червяков до самого появления снукеристов.

Наше положение у столов внизу было очень уязвимым. И нам повезло, что ни один человек на галерее не напился или разозлился до такой степени, чтобы швырять в нас пустые бутылки. Я помню, как на одном моем выставочном с Кирком Стивенсом в Шотландии какой-то маленький Джок(1) швырнул с балкона пол-литровый стакан. Посудина приземлилась прямо на отметку синего шара и взорвалась, как бомба. Полетели осколки. В нескольких местах сукно оказалось распоротым. Это был конец того выставочного матча. Помещение стало похоже на извергающийся вулкан, и мы исчезли оттуда в мгновение ока (наверное, так быстро мы бегали лишь пару раз в жизни), едва сумев сохранить на положенных местах все части тела. Да, ничего нет страшнее взалкавших крови и упившихся горбелов(2) . Герои «Храброго сердца», налакавшиеся теннентс(3).

Но в Престатине всегда было весело. В какой-то из годов Алекс Хиггинс не получил приглашения и приехал туда злющий-злющий. Он играл в качестве неприглашенного профессионала и победил Терри Гриффитса в финале. Потом все праздновали в баре, опираясь на роскошное громадное пианино и подпевая мелодии, которую играл Ричи (брат-близнец Кона Дана), хороший пабный пианист. Туда пришел Алекс, сестры Алекса, которые приехали из Белфаста, все пели, и всем было хорошо. Потом Рон Гросс начал петь - и, поверьте мне, Рон в этом не мастер. И тут пианино, как будто в знак протеста, обрушилось, все его четыре ноги подкосились, как у мертвого слона. Но народ продолжали петь, а Ричи продолжал играть. На следующий вечер пианино подняли и обвязали цепями, чтобы защитить от варварских орд.

Еще был случай, когда Рон приехал играть туда в четвертом или пятом раунде турнира и ему срочно нужно было выпить. Но бар открывался в 11, а на часах было лишь 10. Рону нужно было выпить, потому что у него тряслись руки. Еще одному снукеристу Биллу «Лагеру» Вербенюку нужно было около 19 пинт лагера в день, чтобы его руки не дрожали. Спросите специалистов с Харли Стрит. Даже WPBSA признала, что все дело в медицине. Рон знал, что можно даже не пытаться играть в таком состоянии, поэтому он попытался отложить матч, чтобы невероятно понимающая жена Бетти успела сходить в Престатин за выпивкой и купить ему виски.

Потом ей пришлось идти пешком назад, потому что водить она не умела, а автобусы не ходили. Рон не смог отложить игру, и матч был в разгаре. Когда она вошла в дверь, зажимая бутылку в коричневом бумажном пакете, он забивал последний коричневый – и в этот же момент открылся бар. Рон был потрясен тем, что она прошла ради него шесть миль.


_________
(1) Джок – сленговое название всех шотландцев
(2) Намек на эпизод в середине 1950-х, когда в районе Глазго «Гробел» собралось несколько сотен охотников на вампиров, которые патрулировали кладбище
(3) Один из производителей лагера

[ellssa]

После победы на любительском чемпионате Великобритании Генри заявил меня на любительский чемпионат мира, который в том году проходил в Лонсестоне в Тасмании. Нам нужно было пройти квалификацию в Home International Amateur Series (Престатин), в которой я играл за Англию. Так что я снова отправился в хорошо знакомый Рил, на побережье Северного Уэльса.
Генри дал мне один совет перед моим отъездом из Лондона. «Не пей слишком много, - сказал он. – Они этого не любят, и они будут следить за тобой». Особенно он обращал мое внимание главу любительского совета Билла Коттьера: «Он может тебя либо утопить, либо вывести в люди, поэтому держи ухо востро и будь поскромней, не нарывайся на неприятности. И держись подальше от бара».

Я очень серьезно относился к победе на любительском чемпионате мира - я пообещал себе, что завоюю все любительские титулы до перехода в профессионалы. В то время я ощущал себя просто блестящим снукеристом, выигрывающим в матчах легким движением руки. Я чувствовал, что в тот момент мог бы победить на чемпионате мира. Я был непобедим. Казалось, я не в состоянии ошибаться. Но я думал, что у меня впереди еще масса времени и хотел сделать хет-трик.

«Гении, я не выпью ни капли», - торжественно пообещал я до того, как сесть на поезд в Северный Уэльс, оставив Морин в Лондоне, чтобы ничто не мешало мне сконцентрироваться на предстоящем задании.

В общем, стоим мы с Джо О’Бойем в баре уже при параде, заказали себе всего по полпинты лагера и ждем, когда нас позовут на первый матч. Джо О’Бой (чемпион мира среди любителей) был знаменитым выпивохой в снукерном мире. Я, несмотря на свои юные годы, не слишком ему уступал. Но я помнил свое обещание Генри, и вел себя непривычно хорошо. Я подносил стакан к своим губам, когда за спиной услышал зычный голос Билла Коттьера: «Попались! Тебе должно быть стыдно, Джимми Уайт! Вы сегодня играть не будете».

Я обернулся и попытался объяснить, что мы только пришли, и что это только лагер, но Билл, как и подобает высокопоставленному работнику ливерпульской полиции, был непоколебим.

«Отлично, в таком случае, нам можно расслабиться и получать удовольствие», - заявил Джо и заказал две четверных водки с апельсиновым соком.

«Твое здоровье!» - ответил я, опрокидывая свой стакан и заказывая еще два.

Три часа спустя, примерно в девять вечера, когда большинство матчей уже подходило к своему завершению, меня нашел Билл. «Джимми, ты сейчас играешь. Стол номер 9».

Вцепившись в стойку бара, чтобы не упасть, я воззрился на него затуманенными глазами не в силах выдавить ни слова от потрясения. К тому моменту я был так пьян, что практически не мог стоять на ногах.

«Пошевеливайся давай, ты играешь с Уэльсом. Тебя уже ждут», - нетерпеливо повторил Билл и пошагал прочь.

«Уэльс? - пробормотал я. - Это еще кто?». Я сделал один или два неуверенных шага, обнаружил, что пол шатается не слишком сильно, и благодаря милости Божьей и натренированному умению пить нашел дорогу к правильному столу. Шары уже стояли в пирамиде и весело мне подмигивали. Трясущимися руками, я взялся за кий и сделал брейк 59. «Не так уж и плохо, Джимми, ты умница» - сказал я себе, оседая на пол, как мешок с картошкой. Я встал, цепляясь за лузу, и так и остался там стоять, несмотря на все просьбы подвинуться. Следующие три фрейма я хватался за углы и лузы, когда волочил ноги вокруг стола, все крутилось у меня перед глазами. Я чувствовал себя настоящей развалиной, но сумел выдержать до конца мачта, полностью убежденный – как и любой пьяница – что сумел обмануть всех. Внезапно я промахнулся по красному и рухнул на пол, где и остался недвижимый под ногами своего оппонента Стива Ньюбери.

Уэльс выиграл 3-0. Команда валлийцев обступила меня – кому-то пришлось даже переступить через мое тело – и запела, словно небесный хор. Это было похоже на горячечный бред. Даже больше, чем моя команда.

Билл Коттьер примчался ко мне и заклеймил меня позором. С моей позиции на полу среди сигаретных окурков и бутылочных крышек, я что-то бормотал ему в ответ. «Короче, ты в Тасманию не едешь! Ты исключен», - рявкнул он. После чего я побрел, шатаясь, в свой домик, где отключился на постели прямо в одежде.

Когда я очнулся, я все еще был очень пьян, и в моем мозгу крутились последние слова Билла Коттьер. «Ты не поедешь в Тасманию!». Я сел и объявил паре приятелей, которые сидели и ждали моего воскрешения, что я совершенно точно еду в Тасманию! «И я еду сейчас!». И отправился в ванную.

Тем временем, Билл Коттьер, который по-прежнему был вне себя, позвонил Генри и сообщил, что я исключен из команды. Генри немедленно помчался выяснять, есть ли еще шанс переубедить Коттьера и комиссию. Он прибыл к моему жилищу примерно в полвторого ночи, и обнаружил меня при полном параде. Я сидел в ванной и греб кием, словно веслом.

Генри разбушевался сразу же:

«Какого черта тут происходит?»

«Я гребу в Тасманию, - ответил я. – Я сам туда доплыву, если они меня не берут». И я снова погрузил кий в воду.

Генри вышвырнул из домика всех посторонних, за исключением моего соседа Джо О’Бойя – нельзя было выкинуть человека из его собственного дома. Затем Генри вытащил меня из ванной, усадил на кровать. Вода полилась с меня ручьем, стекая в лужи на полу. «Нам нужно все это уладить. Ты хочешь в Тасманию?».

«Да, и я туда погребу».

«Джимми, не будь таким **** все свою жизнь!» Генри испепелил меня взглядом и бросил пару полотенец. «Сейчас разденься, вытрись и поспи. Я поговорю с комиссией. Увидимся позже». Бросив на меня еще один яростный взгляд, он вышел, и я услышал звук поворачивающегося замка. Он запер нас.

Я вытерся, но не пошел в постель. Натянув джинсы и футболки, мы с Джо О’Бойем выбрались через окно и направились в бар. Концерт там был в полном разгаре. А посреди танцпола, в самой толчее Генри и Билл Коттьер кружились в танце со своими партнершами. Они нас даже не заметили.

Меня оштрафовали на 200 фунтов за то, что я напился перед матчем, и после длинной головомойки мне все-таки разрешили поехать в Тасманию. Генри убедил любительский совет, что публика не потерпит запрета сыграть в матче, который на тот момент был самым главным в моей жизни. К тому же звание чемпиона Англии среди любителей автоматически давало мне право участвовать в турнире. Генри не переставал мне читать лекции по поводу моего поведения, утверждая, что я проиграю, если не исправлюсь. Мое помилование – это настоящее чудо, мне следует относиться с уважением и все такое.

«Да буду я, буду, Генри, - заверил я его. – Я не собирался никого разочаровывать, честно. Просто так иногда случается, ты ведь понимаешь? А этот Билл Коттьер просто ненавидит меня. Он всегда появляется, когда…»

«Нет, не понимаю, - прервал меня Генри. – Тебе пора повзрослеть Джимми».

Слово «взрослый» в моем словаре определенно отсутствовало. Поэтому Генри, который ехал в Тасманию с нами, чтобы не позволить мне сбиться с пути слишком сильно, не дал мне денег вообще. Он заслонил грудью свой кошелек и не уступил мольбам. Официально на каждого нам полагалось 1500 фунтов. Эту сумму определил Билл Коттьер из расчета, что после приезда он будет давать нам по 40 фунтов в день. Мы с Джо О’Бойем не получили ни копейки. В самолете мы допекли Билла просьбами, дать нам все командировочные за раз. В результате он сдался и пообещал, что мы их получим, как только он разменяет несколько дорожных чеков.

Сразу по прибытии мы практически потащили Билла за руки и ноги к стойке Амеркан Эксперсс. «Я не знаю, почему я потакаю вам, - жаловался он, отсчитывая наши деньги. – Я знаю, что поступаю неправильно. Я знаю, что это плохая идея, я знаю, что вы нас всех подведете. Сейчас я совершаю просто катастрофическую ошибку».

Стоило нам получить наличку, как мы похватали наши чемоданы и побежали на скачки. Мы умчались, даже не дождавшись официального автобуса, который отвез остальных в отель отдыхать и привыкать к местному времени. В Австралию мы приехали впервые, но у меня был поистине собачий нюх на казино и ипподромы. Мы, не прерываясь даже на сон, делали ставки на все, что было способно передвигаться. Если бы там проводили скачки мертвых ослов, я бы и на них сделал ставку. Неудивительно, что после двух дней наши карманы были пусты. Если бы нас взяли за ноги и хорошенько потрясли, из наших карманов не вывалился бы даже какой-нибудь завалящий австралийский цент.

[ellssa]

Наконец, мы приковыляли в отель. Наша команда - отдохнувшая и сытая - уже собиралась к полету в Тасманию, а тут пришаркали мы – небритые, нечесанные и голодные. Мы выклянчили немного еды и на этот раз сели в командный автобус. Нам предстояло десять дней в Тасмании, и их нужно было провести не в какой-нибудь канаве, потому что на турнире нужно принимать душ и хорошо выглядеть, а напрашиваться к людям в номера нельзя. Мы нашли отель, который принял нас и накормил без аванса, так как менеджер знал, зачем мы туда принхали – турнир был одним из самых крупных событий в Тасмании в том году - и ему даже в голову не могло прийти, что члены команды Великобритании могут не заплатить. К несчастью он встретился с парой непревзойденных мастеров именно этого действа. Он ежедневно приходил в наш номер и спрашивал, когда мы расплатимся, и ежедневно мы выдумывали все новые небылицы, смысл которых с каждым разом становился все прозрачней и прозрачней.

По прозрачности мы сами вскоре ничем бы не уступили нашим рассказам, если бы не завтрак, которых входил в стоимость номера, и Лари Руни (игрок из Белфаста), снабжавший нас едой. Доведя искусство поиска пищи поистине до профессиональных высот, мы умудрились проникнуть в буфет для турнирных боссов. Наш номер в отеле был невероятным. С ним не шли ни в какое сравнение даже номера, которые рок-звездам полагалось оставлять после себя разгромленными в хлам после своих экзальтированных бдений. В отчаянной попытке найти глубокой ночью хоть что-нибудь съестное я, помню, наткнулся на помидор, окаменевший от времени, и тарелку с заплесневелыми бутербродами, похороненную под охапкой грязной одежды. Поскольку вселялись мы в три или четыре утра, мы попросили, чтобы никто не заходил в нашу комнату. В результате ее так ни разу и не прибрали. Она была столь отвратительна, что ни одна уважающая себя горничная не преступила бы ее порог без спрея от насекомых и крысоловки.


Генри Вест был там со своим телохранителем Руфусом. Он там по-настоящему отдыхал, совершенно не впечатляясь нашими мольбами о помощи. Он думал, что если меня подержать без денег, я стану разумнее. Но деньги всегда можно попытаться достать. В общем, представьте. Генри – высокая и массивная громадина с боксерским, хоть и немного обрюзгшим, телосложением. И Джо О’Бой – тонюсенький блондин, который перепив, становился наглым и говорливым. Комбинация трезвого громилы и пьяного петуха может быть фатальной. В нашем случае таким она стала, когда Джо напился и принялся сыпать оскорблениями, пока не довел Генри. Я бросился между ними, что, учитывая мою худобу, было довольно глупым решением.

«Генри, ты не можешь ударить Джо! - кричал я. – Он весит всего-навсего семь стоунов, а ты под двадцать. Остановись! Ты убьешь его!».

Генри отступил, и я оттащил Джо. Уже на выходе Джо не сдержался и кинул еще одну реплику, надеясь, что он достаточно далеко и успеет удрать, если понадобится.

Ну и вот. Заревев, как бык, и опустив голову, Генри помчался на нас. Спасаясь от смерти, мы с Джо кинулись наутек.
Несмотря на весь этот кавардак, я выиграл турнир. А как вы думали? В те дни, я играл так блестяще, что для победы мне было достаточно просто забивать шары. Ощущения от победы были фантастическими, но я ни разу в себе не сомневался. В этом турнире был круговой раунд. Организатор (который был одним из участников) сформировал сетку так, что все более слабые игроки, с Фиджи, например, из Индии или Папуа Новой Гвинеи, оказались с его стороны сетки, и проблем с ними не возникло. А все хорошие игроки - создавалось такое впечатление - попали в мою половину. Но я обыграл их всех. Включая Стива Ньюберри, который сокрушил меня той пьяной ночью в Престатине. Попав в финал, я знал еще до начала матча, что мой соперник не заслуживает победы, что я могу дать ему 50 очков форы. Результат был настолько предсказуем, что вечеринку в честь победы я закатил накануне вечером и даже с похмелья выиграл 10-1. О, сладкая пора юности и уверенности в себе!

На следующий день мы улетали из Индии. Менеджер отеля об этом знал и караулил нас, так как мы поклялись ему, что он получит свои деньги. Довольно забавно, но он отказался от чека, настаивая на наличных. «Куда катится этот мир?», - вопросил его я. Мы все морочили и морочили ему голову, и в одиннадцатом часу прошмыгнули назад в отель, распихали одежду по чемоданам – костюмы и туфли в чемодан Джо, а все нестиранное ко мне - а затем прокрались к задней двери и побежали к автобусу. Посреди дистанции мой чемодан распахнулся, и в моем кильватере расцвел след из грязных носков и белья. Автобус дал задний ход, чтобы пассажиры могли рассмотреть картину получше. И пока мы с Джо О’Бойем, сдувшиеся после выброса адреналина все больше и больше съеживались на своихм естах, они гоготали и отпускали грубые шуточки по поводу отвратительнейшего состояния нашего белья.

*

Первым делом в Индии мы купили новые носки, рубашки и белье. Сумасшедшее место. Я потом еще несколько раз туда ездил, но лучше оно не становилось. Хотя бильярд в Индии любят больше, однако, снукерные история и традиции насчитывают много лет, и стандарт снукера там высочайший. Но там всюду попрошайки. Трудно привыкнуть к их настырности и страшным уродствам. Сначала мы подавали им, что могли, но чем больше мы давали, тем больше их количество неотступно следовало за нами. В конце концов, чтобы не сойти с ума, мы научились ходить, отводя взгляд - как и многие до нас, наверное. Это создает неверное впечатление, но это сохраняет ваш рассудок. Однако к одной стайке таких детей, обнаружившихся на заднем дворе нашего отеля, мы с Джо искренне привязались. Что-то особенное было в них и в их маленькой защитнице-львице, как мы ее называли.

Ей было около 11 лет, и она была поразительно красива. Я до сих пор помню внутренний свет и умиротворение, исходившие от нее. Она вкладывала в заботу об этих детях всю душу. Собирала их на ночь, приводила назад, одевала и кормила на те жалкие гроши, которые им удавалось собрать за день. Там был один мальчик с обрубками вместо ног и рук, он ползал на четвереньках, как паук. Без ее заботы он бы наверняка умер, ведь никто не стал бы мыть и кормить его. В Индии какая-то часть вашей души умирает каждый день.

Вечером, после своих матчей, мы с Джо шли на задний двор отеля, где дети спали возле котлов, и заставали их за приготовлением риса или объедков. Мы часами сидели вместе возле их огня и общались, хоть не знали их языка, а они не знали нашего. Когда других снукеристов пригласили на большой прием в Британском посольстве, мы сбежали к нашим ребятишкам, выбрав реальных людей, а не этих крикливых мошенников на машинах с кондиционерами. Я до сих пор злюсь, когда думаю о них.

Сразу после знакомства с этими детьми мы дали им столько денег, сколько смогли, попросив их не попрошайничать неделю. Конечно же, они не послушали нас. Они не знали, как жить по-другому. Когда наша маленькая Мадонна Котельная видела нас, она говорила местным детям оставить нас в покое. Однажды вечером мы повели их всех в ресторан - первый раз в их жизни. Когда мы с Джо, как пара гамельнских дудочников, вошли в дверь, ведя за собой этих маленьких испуганных попрошаек с круглыми глазами, большой индийский швейцар сделал такое движение, будто собирался ударить их. «Не смей, - сказал я, - они с нами», и провел их внутрь. Мы осмотрелись, выжидая нужный момент, а затем Джо заявил: «Это место недостаточно хорошо для наших гостей», - и мы ушли оттуда.

*

На следующий день мы улетали из Индии. Менеджер отеля об этом знал и караулил нас, так как мы поклялись ему, что он получит свои деньги. Довольно забавно, но он отказался от чека, настаивая на наличных. «Куда катится этот мир?», - вопросил его я. Мы все морочили и морочили ему голову, и в одиннадцатом часу прошмыгнули назад в отель, распихали одежду по чемоданам – костюмы и туфли в чемодан Джо, а все нестиранное ко мне - а затем прокрались к задней двери и побежали к автобусу. Посреди дистанции мой чемодан распахнулся, и в моем кильватере расцвел след из грязных носков и белья. Автобус дал задний ход, чтобы пассажиры могли рассмотреть картину получше. И пока мы с Джо О’Бойем, сдувшиеся после выброса адреналина все больше и больше съеживались на своих местах, они гоготали и отпускали грубые шуточки по поводу отвратительнейшего состояния нашего белья.

[ellssa]

Меня много раз выгоняли как из хороших, так и из плохих мест, поэтому я знал, что люди при этом испытывают. Но в этот раз я понимал еще острее, что значит всю жизнь чувствовать себя незваным гостем. Эти дети любили нас за такое отношение, но я вел себя так с ними не поэтому. Видя, как этим детям приходится жить, а не хотел вести себя, как все. Мы взяли их на обед в заведение с более терпимыми порядками и прекрасно провели время. На очень короткий срок эти дети стали нашими друзьями. Тот мальчик с культями присматривал за нашими киями на матчах. Для меня стало настоящим потрясением, когда я увидел, как он сиял от счастья, сидя на полу под столом, и гордился, что у него, наконец, есть достойная работа.

Тогда я выиграл Индийский чемпионат у Арвинда Савура, чемпиона Индии, 9-7 в Калькутте. Я возвращался несколько раз, но романтически-героические настроения, одолевавшие меня в юном возрасте 17 лет, так и не вернулись. Я помню, как появляясь на арене, швырял свой чемодан в рой людей. Тот, кому удавалось его поймать, получал 10 фунтов в день. Для них это было равно зарплате за шесть месяцев. Для меня – сущие гроши. Это казалось неправильным – и я подбрасывал свой футляр для кия, как невеста букет, потому что нельзя решать чужую судьбу и выбирать, кто будет жить дальше. Последний раз, когда я приехал, бедность и нищета угнетали так, мы с Ронни О’Салливаном заплатили по 600 фунтов сверху, чтобы улететь домой на два дня раньше. Не все могут быть Матерями Терезами.

*

Через месяц после возвращения из тура Билл Коттьер умер. Я надеюсь, мы не сильно расстраивали его. Бедный старый Билл. Джо О’Бой и я были безнадежны, но мне нравится думать, что мы хоть иногда заставляли его смеяться.

*

Последний раз, когда я был в Австралии, из 20 снукеристов, лишь Стива Дэвиса не погнали оттуда поганой метлой, а Алекс бы так пьян, что закончил свой путь в Бангкоке, потерявшись там в сезон дождей.

Одно из первых строений, которые попадаются на пути при выезде из аэропорта в Сиднее – это Ранвикский ипподром, арена, где началось мое финансовое поражение во время любительсокго чемпионата мира. Разношерстная толпа адвокатов, известная как «Орлы закона», шаталась там годами, зарабатывая больше на ставках, чем на своей профессии. Там крутилась масса денег. Алекс как-то обрел там 24 тысячи (австралийских долларов), мы же с Джо О’Бойем только теряли.

Я ходил в Ранвик каждый день. Частенько я видел там промоутера, которому дали карт-бланш на организацию турнира Ротманс. Всем вокруг заявили, что сумма призового фонда составила 400 тыс. долларов. Оцените, какое издевательство! Примерно столько предположительно выложили Channel 9 и ТВ компания, и это дало ему возможность заявить, что у нас есть эти деньги. На самом деле, сумма, дошедшая до игроков, была намного меньше. Победитель получил лишь 30 тыс. австралийских долларов. Мы собственными глазами видели, как этот человек спустил 50 тыс. на ставках, так что могли составить представление о том, как у него идут дела. С тех пор, кстати, систему изменили, и сказок о невероятно большом призовом фонде больше не рассказывают. Ну, или рассказывают, но не слишком часто.

Раньше мы всегда останавливались в районе с дурной славой Покс Поинт. Это было ужасное место, куда хуже, чем Кингз Кросс в Лондоне. Можно было проехать целую милю мимо девочек в трико, которые занимались своим ремеслом на каждом уличном углу, возле каждой двери. В свое время я бывал в паре плохих мест, но это было хуже всех. На первом этаже одной забегаловки сидел вечно пьяный старший полицейский чин, и девочки выстраивались в очередь по лестнице и дальше, чтобы заплатить за свое личное место, которое он отмечал в гроссбухе. Неправедная рука закона.

В наш последний день в Сиднее нас пригласили на барбекю. Однако мы даже не догадывались, что невинные на первый взгляд шоколадные пирожные, которыми угощал нас дружелюбный хозяин, были хорошо присыпаны марихуаной – местные называли ее «сканк». Алекс Хиггинс их попробовал. И начал - и это человек, который весил восемь стоунов в одежде и был не в состоянии доесть куриную ножку за раз! – просить еще и еще, словно был на самом деле Оливером Твистом. Он атаковал четыре тарелки с гарниром, а потом вгрызся в гору соблазнительных шоколадных печений. Билл Вербенюк, у которого всегда при себе был лагер, ходил вокруг с колодой карт в руке и глупой улыбкой на лице. Тони Мео рвало.

Во время вечеринки Тони Ноулз объявил, что он собирается домой через Тайланд. «Ты можешь отправиться домой этим же путем, - сказал он Алексу. – Почему бы нам не встретиться там? Я там тысячу раз был, там потрясающе».

[ellssa]

Алекс отказался. Он попросил работников отеля разбудить его пораньше, чтобы успеть на самолет домой. Но объевшись печеньицами с марихуаной, подкосившей разум, и едой, количество которой превышало его недельную норму, он проспал. К тому времени, когда он проснулся, он опоздал на самолет, как и все мы – за исключением Стива Дэвиса, конечно же.

И вот, марихуана оказала странное влияние на умонастроение Алекса, и он решил присоединиться к Тони Ноулзу. Даже не зная, где точно Тони должен находиться. Решить отправиться в четырнадцатичасовое или пятнадцатичасовое путешествие можно только во время временного помрачнения рассудка, особенно, когда у вас в кармане только двести баксов, и вы не уверены, куда именно в Тайланд вы едете или зачем. Единственное, что Алекс помнил из рассказов Тони – это какой-то пляж, похожий по словам Ноулза на испанский Торремолинос, только под Бангкоком. Когда Алекс, наконец, приехал, он, полагая, что придется проехать лишь милю или две, запрыгнул в такси. Шесть часов спустя, он по-прежнему находился в такси и наблюдал, как счетчик отмеряет количество денег, с которыми придется расстаться.

В довершении ко всему, отель, который проскакивал в рассказах Тони, был закрыт на сезон. «Какой еще сезон?» - спросил Хиггинс смотрителя. «Сезон ураганов» - ответили ему. Алекс оставалось лишь склонить голову перед житейской мудростью и неотвратимостью происходящего.

Следующие два дня он бродил по этому межсезонному курорту Тони. Запасам его денежных средств пошло на пользу знакомство с группкой американцев, которые жаждали поиграть в пул. Когда его начало тошнить от плохого пула и самого места, Алекс сел в автобус назад в Бангкок. Путешествие он начал возле кабины водителя, но когда увидел, как восьмидесятилетний старец весело свистит над рытвинами на скорости 100 миль/час и проносится мимо ущелий и обрывов, и услышал такой звук от двигателя, будто при следующем толчке он развалится, Алекс очень быстро передвинулся на относительно безопасные задние сиденья.

Алекс был полон решимости уехать из страны, однако, он столкнулся с человеком, который сказал, что он местный агент EMI рекордс. По совместительству, очевидно, он управлял еще ареной для катания на роликах и ночным клубом. Убедив Алекса, что в городе можно увидеть просто ошеломляющие виды, этот человек уговорил его остаться и организовал машину к отелю тем же вечером.

Когда Алекс сел в салон, небеса разверзлись, и начался сезон дождей. За три часа они проехали лишь милю. «Черт, с меня хватит, - выругался Алекс, - отвези меня в аэропорт. (Да, перед словом «аэропрот» он употребил соответствующий эпитет).
Поездка туда заняла еще четыре часа. Алекс уже начал думать, что они сбились с дороги и едут по дну реки. Когда они прибыли, снаружи вода доходила до середины дверей машины, а внутри плескалась на уровне его колен.

Его новый друг водитель был невозмутим. «Хорошая погодка, хо-хо-хо, - сдавленно смеялся он – Сезон дождей начался немного раньше».

«Как жаль, что я вообще сюда приехал», - вздохнул Очень Мокрый Алекс.

В аэропорту Алекс настоял на том, что ему нужен билет на самолет, летящем прочь отсюда – любое место, на любом самолете! Он требовал этого со страстью и настойчивостью маньяка. Но в результате он оказался в пустом самолете на стоянке, в полном одиночестве. Он вглядывался из салона в летное поле, которое исчезало под толщей воды, не сравнимой даже с Ниагарским водопадом, и видел, что уровень только прибывал.

Алексу могло казаться, что он находится на призрачном корабле посреди океана. Или что он, это я, гребущий в Тасманию через воды, наводненные акулами. На самом деле это все могло бы быть его сном. И Алекс мог бы проснуться на барбекю там, в Сиднее, и обнаружить, что неуловимый Тони Ноулз все это время сидел совсем рядом, под нежданным кайфом после опасного лакомства. Тогда Алекс убил бы его.

[ellssa]

9

ВРЕМЯ ВЕСЕЛИТЬСЯ

Слово «crack (веселье)» происходит от гэльского слова “craic”, означающее, если не ошибаюсь, «рассказ». Это, можно сказать, ирландская история, которая следует своим собственным извилистым путем. В каком-то смысле ей нет конца, потому что как и у всех хороших историй, у нее нет настоящего начала. Я? Представьте себе, что поток моей жизни однажды слился с течением этой истории, и она увлекла меня с собой, словно Геккельбери Финна в одну из его летних эскапад. Качая головами, люди говорят, что со мной вечно что-то происходит, и они правы. Я не работаю с девяти до пяти и единственные правила, которых я придерживаюсь, это правила снукера и снукерного сезона. В остальном, приключения в моей жизни никогда не заставляли себя долго ждать.

Сначала у нас с Морин не было своего жилья. Но когда она забеременела, ей, как матери-одиночке, дали крохотную квартирку в Баттерси. Ко мне тогда приехал из Ирландии мой хороший друг Пол Эннисон, и Морин, ожидавшая первенца, вынуждена была положить Пола на диван и делить с ним квартиру. Когда однажды к нам заскочил еще один мой приятель «Пиви» Джон Мэллой, я решил дать Морин передохнуть, и мы втроем отправились к Рону Гроссу в Нисден.

У Рона мы достали колоду карт, купили бутылку виски и ящик лагера, и просидели там весь день. Где-то в полночь Пола затрясло. Мы даже подумали, что он сейчас хлопнется в обморок, но он просто вспомнил, что на следующий день ему исполняется двадцать один, и его семья устраивает для него чудную маленькую вечеринку. Проблема, однако, заключается в том, что торт, волованы и шампанское ждут его в отеле Дублина, а изрядно пообносившийся он, как, собственно, и все мы в то время, находится в Лондоне без гроша в кармане.

«Я должен попасть домой, - объявил он, – я не хочу расстраивать маму». И не успел я глазом моргнуть, как он уговорил меня поехать с ним.

«Ты тоже с нами едешь, Рон, - заявил я – Тебе понравится. Тебе нужен отдых»

«Ты рехнулся, - отрезал Рон. – Я не могу поехать в Ирландию. Мне нужно управлять клубом»

«Хорошо, - согласился я, - тогда займи три сотни, потому что мы-то поехать можем, но у нас нет ни пенса».

Рон засмеялся и дал нам пачку денег. Мы бросились искать такси, чтобы успеть на последний поезд в Ливерпуль и Холихед. По дороге мы забежали в один из тех круглосуточных магазинчиков, торгующих выпивкой на вынос, которых полно возле Кингз Кросс. Наверное, в тот момент на нас нашло помрачнение, потому что по какой-то неведомой причине мы купили три бутылки драмбуя – по одной на каждого. Я не знаю, почему мы взяли этот ликер – возможно, у них больше ничего не было (я его не выношу, я лучше водку буду пить!). Еще в этой пещере Алладина мы купили блок сигарет, пару колод карт и ручку с бумагой, чтобы играть в калуки (1) – одним словом, собрались!

«Ты собираешься позвонить Морин и сказать ей, что уезжаешь?» – спросил меня кто-то из приятелей, когда мы мчались на перрон.

«Слишком поздно, мы опоздаем на поезд, - ответил я. – К тому же, она наверняка спит. Не хочу ее будить. Позвоню из Дублина».

Поезд был практически пустым, будто дожидался нас в некоем сверхъестественном портале. Мы – единственные три живые души на весь вагон – устроились в небольшом озерце света под лампой и стали играть в карты по паре фунтов за круг, отхлебывая большими глотками – один Бог знает зачем – драмбуй из бутылки. Через полтора часа между нами разгорелась ссора. Карты полетели в воздух, деньги - по вагону, Пиви кричал: «Да пошло оно все! Какого хрена мы тут вообще делаем?». И выкинул свой драмбуй из окна.

Я поддержал его: «Я тоже не могу пить эту гадость!», - и вышвырнул свою бутылку.

Пол присоединился к нам, отправив вслед за бутылкой сигареты. Затем мы выкинули все, что осталось. В результате оставшиеся три часа до места назначения мы были обречены проделать в полном молчании, без сигарет, без карт, без выпивки и без возможности отправиться в закрытый буфет, зато с головной болью каждый. Заняться нам было нечем, оставалось только спать. Я откинулся назад, закрыл глаза, ощутил покачивание поезда... Внезапно комбинация выпитого и этого мерного движения сделали свое дело. Мой желудок словно перевернулся, и я рванул в уборную. Я успел вовремя - меня вырвало в раковину. Поезд шел по рельсам, перестук его колес отдавался в моей голове. Какое-то время я просто сидел там, «восстанавливая силы краткой потерей сознания», если говорить словами одного автора из Северного Лондона. Когда перед глазами прояснилось, я открыл краники на полную и вяло попытался прибраться. Но для моего жалкого состояния это была слишком большая нагрузка, поэтому я отправился в соседнюю уборную, где вымыл руки и лицо, продышался и постарался протрезветь.

Спотыкаясь, я вернулся на свое место и опять прикорнул. Спустя какое-то время спросонья потянувшись посмотреть который час, я обнаружил, что на моем запястье ничего нет. Мои моднячие часы, украшенные бриллиантами, исчезли. Подстегиваемый обычной для пьяного паранойей я растолкал Пиви и потребовал сказать, где мои часы.

«Ты это о чем?» - пробормотал Пиви.

«Мои часы! Те, которые с бриллиантами на трех, шести и двенадцати часах. Те часы! Какой-то ублюдок спер их!».

«Ну, я не брал, - обиделся Пиви, – мне даже время не надо знать. А теперь отъебись! Я умираю».

Я снова его растолкал. «Я ведь не выкинул их в окно вместе с драмбуем, да? Скажи, что не выкинул».

«Может, и выкинул, - Пиви зевнул, и на меня дохнуло перегаром. - Ты же чокнутый. Забей, это были гейские часы».

К этому времени я разбудил и Пола тоже, чтобы он помог нам вспомнить, что случилось. Затем я внезапно понял, что откуда-то несется вонь. И воняло не от Пиви. Из-под двери туалета по вагону разливалась вода, в которой, словно соревнуясь в овощной разновидности регаты Хенли(2), неуклюже плыли кусочки какой-то дряни. Ужасное зловоние, издаваемое смесью из желчи, пива и липко-сладкого драмбуя било в нос. В одно мгновение я вспомнил, что случилось. Я снял свои часы, чтобы вымыть руки и лицо, а затем оставил их на раковине. Похоже, я не закрыл краники в первом туалете.

Я пошлепал назад, стараясь не смотреть себе под ноги, и чудо! – мои часы все еще были там, поблескивая из-за краников. К счастью в два часа ночи поезд был пуст, иначе бы я их точно лишился.

В итоге мы перебрались в другое купе и заснули. Мы все еще не протрезвели, когда пришло время карабкаться по трапу корабля в Холихеде. Пытаясь прийти в себя, мы поднялись на палубу - на свежий воздух.

Я сказал свежий? На самом деле там гулял весьма приличный шторм, струи воды хлестали по нашим лицам, и было зверски холодно. Но должен сказать, что в путешествии по ирландскому морю на рассвете, когда солнце появляется из-за ночных облаков, и слышны крики чаек, есть нечто магическое – и это чувствуется даже в предсмертном состоянии.

Ресторан в это время был уже закрыт, а мы умирали от голода. Так всегда бывает, не так ли? «Положитесь на меня, - уверенно сказал я, и исчез на лестнице. Я нашел кухню, где сидел кок, и, растянув свои синие губы в том, что, как я надеялся, было похоже на улыбку, залебезил, словно Оливер, вымаливающий крошечную миску каши: «Слушай, приятель, ты не мог бы приготовить нам завтрак, а?». Люди меня узнают, и уловка сработала, но я не думаю, что дело было в моем очаровании, скорее уж в том, что я выглядел как принесенная штормом жалкая сирота. Кок – чудеснейший человек! – разжег плиту и приготовил нам три замечательных завтрака, которые я и вынес на большом подносе. Продравшись сквозь тяжелые двери на верхнюю палубу и порывы сильнейшего ветра, я донес не слишком много чая в дымящихся кружках, но еда пришлась нам по вкусу. В шесть утра мы сходили с корабля в Дан Логэр уже практически ощущая себя людьми.

Родственники Пола еще спали, когда мы ворвались в двери их маленького дома: сначала Пол, потом Пиви, затем я при бабочке. Его мама сразу же заметалась по дому, начала заваривать чай и предложила приготовить хороший ирландский завтрак. Если бы мы не были так разбиты после путешествия, мы бы его обязательно съели. А так нам хотелось лишь отдать дань вежливости. Доброе утро, я – то, что некогда было Джимми Уайтом, вот это некогда было Пиви, чай был очень вкусным, и где здесь свободная кровать? Комнат было всего несколько штук, так что выбирать особенно не приходилось, но нам было все равно. Мы запрыгнули в чужие постели, и стоило нам коснуться все еще теплых подушек, хранящих очертания чьих-то голов, мы отрубились.

Пол играл в снукер за Ирландию, поэтому его семья хорошо представляла, кто есть кто в снукерном мире. Они сначала думали, что он вернется на свой день рождения один, но от знакомства с нами пришли в полный восторг. Я был самым молодым игроком, выигравшим титул среди английских любителей, и самым молодым чемпионом мира среди любителей, и это значило для них не меньше, чем для меня в те дни. После возвращения из Тасмании, я стал профессионалом и начал участвовать в довольно престижных матчах, которые транслировали по телевизору.

________________
(1) британская разновидность игры в «пьяницу»
(2) один из крупнейших чемпионатов по гребле в Великобритании

[ellssa]

В тот же день, позже, на вечернике в честь для рождения они представили меня Конлету Данну, промоутеру из Дублина, и мы обсудили несколько выставочных, которые можно было бы провести, пока я был там. Брат близнец Кона, Ричард, тренировал национальную сборную Ирландии. Еще он владел снукерным клубом и, конечно же, небольшим пабом. Сейчас Кон стал трезвенником, но в то время он был типичным шумным дублинцем, живущим над пабом и помогавшим в баре. Он просыпался каждое утро и доставал бутылку джина. Выпив, он приходил в нужное расположение духа и легко парил до поздней ночи. В конце концов, Ричи запретил своему близнецу пить, пригрозив изгнанием. Но Кон поднимался рано утром и, отговариваясь уборкой, находил возможность опустошить бутылки с тоником, наполнить их водкой, после чего закрывал крышкой и ставил их назад на полку сбоку, запоминая место.

Когда завсегдатаи приходили в обед, они говорили: «Хочешь выпить, Кон?». Риччи показывал, что он все видит, грозил пальцем, и Кон, весь такой серьезный, отвечал: «Приму, пожалуй, малость тонику», после чего наливал себе небольшой стакан чистой водки из бутылок с правильной стороны полки.

Так тянулось месяцами. Кон опустошал своих стойких оловянных солдатиков, а Риччи следил за ним с ястребиным вниманием, растерянно наблюдая за его шатающейся походкой. В конце концов, бизнес дал крен (примерно, как Кон, когда ходил по бару), и Риччи все бросил. Кон присоединился к своему второму брату, Терри, в Нью-Йорке, и они открыли клуб «Трампс» на 21 Вест-стрит. С тех пор он не взял в рот ни капли!

Конечно же, мы не могли делить постель с обитателями дома Пола по очереди, поэтому начали искать, куда бы переселиться. К счастью, одним из знакомых Пиви был Фил Линотт из Thin Lizzy(3), который всегда говорил «Если ты когда-нибудь попадешь в Ирландию, приезжай к нам». Группе принадлежал красивый особняк прямо на пляже в Саттоне, пару миль севернее Дублина на полуострове Хоут. Это было потрясающее место. Группа как раз гастролировала по Японии, но мама Фила, которая встретила нас там, сразу же заявила: «Чувствуйте себя как дома, ребята». Больше нам не приходилось спать по очереди. Особняк был огромным, и каждому из нас досталась просторная комната. Там даже горничная была, которая убирала за нами. Не то, чтобы мы сильно мусорили, но музыканты держали громадную восточно-европейскую овчарку по кличке Гнашер (она была похожа на собаку из комиксов Beano(4)). Тот, кто вставал раньше всех, выгуливал его на берегу – что случилось не слишком часто. Однажды с Гнашером случился конфуз на милом некогда белом ковре в зале, и мы изгнали его на пляж. Мы часто пропадали в снукерных клубах и пабах, а когда возвращались домой, проводили время в зале, пересматривая записи Фила и слушая музыку. В то время гремел альбом Thin Lizzy «Breakout» - и, если призадуматься, то я сделал именно это: сбежал(5).

*

К тому времени пара дней, которые я собирался провести в Ирландии, превратились в неделю. Морин привыкла к тому, что временами я выскакивал за сигаретами и пропадал на два или три дня, но на этот раз она уже должна была начать беспокоиться. Я говорил себе, что мне следует позвонить ей и моему новому менеджеру Джеффу Ломасу, но я знал, что они скажут мне возвращаться домой. Наверное, в какой-то момент меня «перемкнуло», и я стал понимать, что без посторонней помощи домой уже не вернусь. Однако даже если я смирился с этим про себя - что еще был не факт – говорить об этом я никому не собирался.

Как настоящий моральный трус я позвонил маме домой в Туттинг лишь через три недели. «Где ты, Джимми? - спросила она. – Все тебя ищут».

«Знаю, мам. Но у меня тут много выставочных. Вообще все хорошо. Скажешь Морин, что со мной все ОК, ага?». И прежде чем она успела послать меня звонить самостоятельно или вытащить из меня мое местонахождение, я сказал, что должен идти – и повесил трубку. Мы так смеялись! Нам было так весело!

Удивительно, в чем только мы ни способны себя убедить, и как быстро у нас меняется настроение. Удрученно сдвинутые брови превращаются в улыбку, стоит закончить звонок. Это есть во всех нас. Должно быть, заложено в ДНК.

Итак, выполнив повинность, я пошагал по О’Коннелл-стрит в поисках развлечений. Они явились ко мне в облике некоего Уолтера Лашера, юного промоутера примерно моих лет (двадцать-двадцать один год). Лашер и его брат владели большим универмагом в самом сердце Дублина и развлекательным центром. Он спросил, интересно ли мне будет сыграть выставочные с Алексом Хиггинсом. «Было бы здорово, если я бы смог организовать встречу «Вихря» и «Урагана», - пылал он энтузиазмом. «Вас ждет успех! - его аж трясло. – Я не могу упустить такую возможность, Джимми».

Это была практически импровизация, но уже пару стаканов спустя мы были практически уверены, что он все устроит и найдет зрителей. Мы обсудили деньги, сошлись в цене, но особняк в Брее находился далековато от города для «выставочных», и я спросил, не мог бы он поселить нас где-то поближе.

«Без проблем. Положись на меня».

Он отвез нас в отель «Грэшем» в самом сердце Дублина на О’Коннел-стрит. Я хотел быть поближе к месту турнира, и я получил желаемое. В двух шагах от Лиффи(6). От улиц, вдоль которых выстроились исторические бары и пабы. Историческая справка: Томас Грешэм построил «Грэшем» в 1817 году. Это был симпатичный городской дом со сфинксами, выступающими из стены на первом этаже. Он дышал роскошью: на стенах висели масляные картины, внутри стояли массивные канделябры, и все вокруг было украшено тоннами мрамора. Я в шок пришел, когда мы поднялись в люкс Элизабет Тейлора и Ричарда Бартона на шестом этаже. Окна этого фантастического номера с собственным баром выходили на живописные Уиклоу Хиллс. Его могли позволить себе только кинозвезды и другие знаменитости, приезжающие в Ирландию.

«Подойдет?», - улыбнулся Лашер.

«Ты уверен, что не ошибся?», - переспросил я, разглядывая во все глаза акры ковра того же голубого цвета, что глаза Лиз Тейлор.

«Он весь ваш», – заверил меня Лашер.

С разных сторон номера располагались две спальни размером с самолетный ангар. Возле каждой была собственная ванная в серых цветах, отделанная плиткой. Из краника в виде золотого дельфина, стоило мне повернуть его, забил гейзер горячей воды, и антикварные золоченные зеркала начали запотевать. «Мы как будто в турецком гареме», - охнул Пиви.

Еще номер мог похвастаться залом, заставленным антикварной мебелью. И, конечно же, кухней с баром, который доверху был набит запечатанными бутылками и хрустальными бокалами. Лашер сказал, что я могу заказывать, что душа пожелает. «Шампанское, креветки, лобстеры, любая прихоть, все твое», - щедро предложил он.

Трудно закрыть распахнутый ящик Пандоры. События понеслись вскачь: как только прошел слушок, что мы обзавелись классным номером с мягкими диванами и толстыми удобными коврами, праздник жизни можно было считать открытым. Вот так.

Заскочили ребята из UB40 – как там эта песня у них была, а, да «Red, red w-i-n-e, gone to mу h-e-a-d» - и мне действительно ударило в голову. Дни перетекали один в другой. Где-то в то время я позвонил Алексу Хиггинсу. Он посмотрел свое расписание, и сказал, что сможет втиснуть один или два выставочных матча. Лашер забронировал номер для Алекса на этаже под нами, и поехал встречать его в аэропорт.

Алекс бросил один взгляд на свой номер, и с тем болезненным выражением лица, которое я уже научился распознавать, сказал: «Так не пойдет. Я всегда останавливаюсь в люксе Элизабет Тейлор, когда приезжаю в Дублин».

«А я туда Джимми поселил», - бестактно заявил ему Лашер.

«Без проблем. Мы можем поменяться», - ответил Алекс в полной уверенности, что ради него я перееду. Если бы я был один, может, я бы так и поступил. Но у меня в номере толклась дюжина людей, и я не мог требовать от них упаковать вещи и переехать на этаж ниже. Когда я отказался, Алекс пришел вместе с вещами в мой номер, одетый в шикарный белый костюм словно Ноэль Кауард и уютно расположился в баре. Ночь он провел в одной из двух ванн номера, так и не сняв своего белого костюма. Но я его сделал. Пару ночей дискомфорта было достаточно – через день он вернулся к себе, хотя так и не прекратил язвить, пытаясь заставить меня чувствовать себя виноватым. В конце концов, разве я не был в его глазах двадцатилетним сопляком, которого он практически учил играть всех те годы назад?

И вот к чему мы пришли. Мы оба торчали в моем номере, рассевшись на высоких стульях перед баром с бутылками, и методично уменьшали их количество. Однако несколько выставочных мы отыграли с самым невозмутимым видом. Возможно, мы даже были пьяны во время тех матчей, но, как кто-то серьезно сказал в тот момент: «А черт вас разберет»

*
(3) The Thin Lizzy – ирландская рок-группа, созданная в Дублине в 1969 г.
(4) Beano – серия британских детских комиксов
(5) Намек на игру слов. Break out - сбегать
(6) Река в Ирландии, протекающая через центр Дублина.

[ellssa]

Алекс любил дух «Грэшема». «Это - дворец аристократов, - абсолютно серьезно сказал он мне. – И именно поэтому я подхожу, Джимми, а ты нет». Там он постоянно покупал билетики Irish Sweep (7) у швейцара, после чего перепродавал их с прибылью букмекеру Терри Роджерсу. Кон был как-то в пабе своего брата, когда туда вбежал Алекс. «Быстро, - крикнул он, - мне нужно двести фунтов!». Кону пришлось брать деньги в долг, потому что при себе у него не было ни цента. Алекс сгреб наличку, перебежал через дорогу и поставил все на лошадь. Он проиграл. Кон видел, как он плетется по улице прочь, разрывая билетик на клочки.

«Я думал, что это вопрос жизни и смерти, - сказал Кон, - а теперь мне надо возвращать деньги, так что, по сути, продул я».

«Он мог бы выиграть», - ответил я.

«А что, ты думаешь, что тогда он вернул бы мне деньги? Неа. Он бы поставил все на следующий забег», - на лице Кона отражалась святая уверенность в своих словах.

Благодаря Кону и Ричи я провел несколько выставочных матчей. Кажется, они называли это «мастер-класс для чайников» - вот так надо стоять, так держать кий, «это снукерный стол», «это биток», «это пинта гиннесса» и т.д. Мы ездили в совершеннейшую глухомань. Владельцы отелей в таких крохотных деревушках держали свиней, подавали хлеб из пресного текста с беконом и радовали своим румянцем во всю щеку. Еще к вашим услугам были две кровати, сдвинутые вместе в номере для новобрачных и, конечно же, паб. Бах - и вы пьяны, женаты и в кандалах. Утром мы садились в машину и брали обратный курс на яркие огни Дублина.

Однажды Кон спросил, могу ли я сделать кое-что для его семидесятипятилетнего дяди-скрипача, который собирался выступить с небольшим представлением в примерно такой глуши. «Его зовут Вилли Берн. Он живет бобылем в маленьком домике с соломенной крышей в самом сердце Бог-он-Аллена, - живописал Кон картину, стараясь убедить меня. - Он замечательный старик. Джимми, он тебе понравится».

«Бог-он-Аллен, да? Мне уже нравится», - ответил я.

Лицо Кона засветилось. «Так ты проведешь выставочный, да? Представляю, как дядя Вилли обрадуется! Он единственный у кого в деревне есть телек, он видел, как ты играешь».

На том и сошлись. Вилли Берн был так изумлен моим согласием приехать, что оббежал весь Бог и сказал всем собраться в 9.30 вечера в местном пабе.

Кон ездил на великолепном 280 SE «Мерседесе» с люком в крыше. В день выставочного мы (все восемь человек) набились в машину и покатили. Трезвых среди нас - включая Кона за рулем - не было. На полпути туда, в маленьком городке Лукан я вижу, как мы проезжаем на два красных светофора и несколько раз через разделительную двойную белую полосу. Неудивительно, что в итоге коп на мотоцикле остановил нас у тротуара. В ярости он подошел к нам и, хлопнув перчатками по машине, стал вглядываться через стекло в салон, будто в клетку, полную обезьян.

«Упс, кажется, мне лучше выйти, чтобы он ничего не унюхал», - сказал Кон.

Полицейский попросил Кона назвать число людей в машине.

«Э-э... – восемь, - сказал Кон. – Вы хотите посмотреть страховку?» В этой части Ирландии никто никогда не страховал машины, и Кон думал, что полицейский обязательно лажанется.

«Нет. Не нужна нам ваша страховка, - сказал полицейский, – предъявите права».

И когда Кон нырнул в салон за правами, пары алкоголя, более насыщенные, чем запах бензина, ударили полицейскому в нос. Пиви в этот момент доставал спичку, чтобы зажечь сигарету. Длинная рука закона метнулась через окно и выхватила у него коробок. «Господи Иисусе! Да мы на воздух взлетим, - заорал полисмен. – Вы придурочные идиоты или кто?».

Кон, тем временем, нашел свои права. Он уже 15 лет жил в Лондоне, поэтому они были на английском, что в конец разозлило полицейского. «Я уезжаю из Ирландии утром», - добавил Кон, зная, что тогда ему не пробьют талон.

Полицейский, которому сорвали все планы, спросил, куда мы направляемся. Кон рассказал ему о своем дяде в деревне, и что я собираюсь провести выставочный и вообще, вот он я, на переднем сиденье рядом с водителем. Полицейский скривился: «Да плевать я хотел, даже если у тебя там президент Соединенных Штатов сидит, сейчас ты развернешь свою колымагу и покатишь обратно. Я буду рядом, так что не думай, что вернешься через десять минут. Поедешь через Лукан в своей переполненной машине, и я ее конфискую, а вас всех запру на ночь в камере за пьянство и нарушение общественного порядка».

Развернуться там, где нас остановили, было нельзя. Поэтому коп сопроводил нас в нужное место, с удовлетворением пронаблюдал, как мы поворачиваем и уехал.

«Мы не можем разочаровать твоего дорогого дядюшку и весь Бог-он-Аллен, - сказал я. – Кон, они все ждут нашего выставочного».

«Ну, мы не можем поехать через Лукан. Что будем делать?».

Я предположил, что здесь должна быть объездная дорога, нам нужно положиться на удачу и следовать за Северной Звездой. «Хорошо», - согласился Кон, вперившись глазами в темное небо над головой, и недоумевая, которая из мириадов звезд и есть Северная.

Мы свернули на такую узенькую проселочную дорогу, что ветки зеленых насаждений хлестали нас по обеим сторонам через открытые окна машины, а любопытная корова, склонившаяся над калиткой, замычала прямо Кону в ухо, когда он приостановился, чтобы рассмотреть дорожный указатель. Дорога вилась прихотливыми извивами, и до меня доносился запах таволги и лошадей. Мне хотелось встать ногами на сиденье, просунуть голову в люк и завыть на луну.

Каким-то образом мы сумели прибыть более-менее вовремя. Это был великолепный веселый вечер, среди добрых и сердечных людей, которые умели рассказывать истории, энергично петь под скрипку Вилли Берна и танцевать ирландскую джигу.

Выпив по дороге еще, мы подъехали к «Грэшему» в 4 часа утра. И тут прямо за нами возникли две полицейские машины с включенными сиренами. Одна из них перегородила нам дорогу, вторая встала рядом, чтобы мы не смогли удрать.

Подошли два копа и сравнили номер машины Кона с тем, что был записан у них в блокноте. «Тот чертов полицейский передал всем мой номер, - застонал Кон. – Они точно заберут у меня машину».

Один из полицейских заглянул внутрь. «Джимми Уайт здесь?» - спросил он.

Кон кивнул на меня, и в следующий момент, копы достали детские альбомы для автографов, а когда я закончил их подписывать сказали: «Было приятно встретить тебя, Джимми, береги себя». Затем сели в свои полицейские машины и исчезли в ночи.

*

Поскольку скоро у меня должен был родиться ребенок, в Лондоне подняли тревогу. Они узнали, что я в Ирландии, и я начал опасаться, что вскоре туда вышлют полицейский спецназ. Поэтому я сказал Пиви: «Я должен вернуться домой. Меня убьют, но я должен ехать». Он кивнул.
На следующий день мы поехали в аэропорт, я купил два билета, но прямо перед объявлением посадки перетрусил: «Нет, не поеду. Лучше завтра. Я не готов умирать. Я слишком юн для этого. В самом расцвете. В Дублине. В беде. С кошмарного бодуна».

Всю дорогу назад я жевал костяшки пальцев и бубнил: «Я должен вернуться домой, должен вернуться домой».

«Конечно, мы должны вернуться домой», - согласился Пиви.

Когда мы приехали в «Грэшем», я уставился на него. «Я думал, ты сел в самолет».

«Нет, я по-прежнему здесь, помогаю тебе, потому что у тебя проблемы», - засмеялся Пиви.

Я позвонил маме и сказал, что не приеду. «Джимми, - начала она тем тоном, которые все мамы приберегают для «постирай белье, поработай в саду, сделай домашнее задание, найди достойную работу, и ты должен провести Рождество с семьей».

«Я знаю, мам, знаю, - ответил я. – Я тебе позже объясню…», и быстро переключившись на режим «должен бежать», - положил трубку.

Следующие несколько дней я слышал сигналы тревоги. Их издавало, правда, не мое подсознание, а телефон. Мои домашние звонили узнать, когда я соизволю вернуться. Они знали, где я. Меня бы простили. Но я не отвечал. Я просил приятелей говорить, что меня нет, хотя я был! Однако мое время истекало. Когда пришел мой новый менеджер Джефф Ломан, я спрятался. Когда пришел менеджер Алекса Хиггинса, мы спрятались оба. Я вжимался в стены все глубже и глубже. Я становился все меньше и меньше, чтобы укрыться в толстом ворсе ковра. Я мог закрыть рукой глаза, как ребенок, и тогда я бы сумел исчезнуть для всех. Мы все знаем, что судный день настанет, и когда он придет, будет реально дерьмово, но мы оттягиваем его до тех пор, пока можем. Разве мы не обычные люди?

Вот мы и были обычными людьми в баре того громадного люкса. Я представлял, как Ричард Бартон сидел здесь на высоком стуле и держал в руке стакан. Вокруг него вился сигаретный дым, а на лице играла кривая улыбка. Ричард Бартон, где вы? Мне так нужен совет!

Я отправлялся в аэропорт по крайней мере еще три раза, и три раза возвращался обратно. Я не хотел, чтобы праздник заканчивался.

*

[ellssa]

У Кона Данна в каждом пабе Дублина стоял своей незаконный покерный автомат. Он ставил их даже в деревенских хозяйственных магазинчиках, чтобы весь день напролет в них играли скучающие жены фермеров, представляя себя в Лас Вегасе, вместо того, чтобы готовить дома мужу чай. Как-то мы остались без гроша – довольно частое состояние для нас, учитывая количество ночных карточных сессий и букмекерских контор, которые мы почтили своим вниманием – и Кон сказал: «Сейчас сгоняем в паб за наличкой».

Он пришел, опустошил свой автомат, разменял мелочь в баре на банкноты, отдал их нам, и мы продолжили свой путь. Назад к развлечениям!

Примерно в это время Джон Пэрротт давал выставочные. А еще мы столкнулись с парочкой ребят из Лондона, которые приехали посорить некоторым количеством «грязных» денег в пабах и клубах. Я не знал их, но в этом музыкальном море ирландских голосов их монотонный лондонский говор ласкал мне слух, поэтому я заговорил с ними, купил им выпить, и они предложили заплатить за меня в ответ. Они выглядели не очень благополучно, поэтому я сначала отказался: «Нет, я сам», но они настаивали. «Нет, Джимми, ты заплатил за нас, теперь мы заплатим». Они вытащили пачку денег и отсчитали двадцатку. И вот мистер Простак идет к бару и без всякой задней мысли расплачивается несколькими «грязными» бумажками. Сдачу они положили в отдельную коробочку, и новая выпивка опять оплачивалась новой купюрой. Очень новой.

Полиция приехала в мой отель и схватила меня, находчиво заставив менеджера позвонить в номер и сказать, что это Морин, это срочно, и мне надо немедленно взять трубку. Я вообразил самое худшее и бросился вниз, прямо в руки закона.

Умненькие ребятки из Лондона уже свалили из города, поэтому копам достался только я. Я спросил их, в чем проблема, и они ответили, что мои отпечатки остались на поддельной двадцатке. Должен сказать, что когда вы расплачиваетесь фальшивыми деньгами, вам не приходит в голову спросить, откуда они знают, что это ваши отпечатки, или с чем они их сравнивали, и как они у них оказались. В общем, они заперли меня на 18 часов. Я говорил, что не знал, что это фальшивка. Я просто купил выпить и отдал ребятам сдачу.

Пришел Кон, заявил, что я невиновен, и его сразу же арестовали как пособника, потому что его видели вместе со мной в баре, где обнаружились фальшивые деньги. «Нет, я был с Джимми за день до вечера, когда произошло инкриминируемое преступление», - ответил Кон.

Кон сказал, что тогда владелец местного ночного клуба предложил мне 1500 фунтов за мою фотографию, но я отказался.

«И вы хотите сказать, - продолжал Кон, - что Джимми Уайту нужны фальшивые деньги, когда он отказался от 1500 фунтов за фотографию? Не будьте идиотами!». О, Кон прочитал им хорошую лекцию.

«Показания бармена подтверждают обвинение», - сказал полицейский. В Ирландии бармен это такая же солидная профессия, как адвокат, учитель, священник и пр.

«Он просто хочет попасть в газеты!» - негодующе возразил Кон, показывая на журналистов, слетевшихся, как мухи, к дверям полицейского участка.

На следующий день мою камеру посетила одна полицейская «шишка». «У тебя проблемы, Джимми, мой мальчик, - улыбнулся он мне лукаво, - но, думаю, мы можем их решить».

«Я уже говорил вашим ребятам, что не знаю их. Я никогда их раньше не видел, честно».

На мои протесты он только помахал рукой. «Не беспокойся об этом, Джимми, я так себе думаю, что если ты согласишься сыграть на одном маленьком пригласительном турнирчике, который я организую, ты сможешь избежать наказания. Конечно, у них на тебя ничего нет, все это косвенные улики – но опять же, кому это когда было интересно? Ну так как Джимми, ты же не хочешь попасть в газеты, правда?»

«Я невиновен, – повторил я, - но я согласен, при условии, что вы поможете моему другу Кону Данну».

У Кона забрали права на пять лет за вождение в пьяном виде, и это служило ему источником постоянных неудобств. Нам было весело вместе, он щедро снабжал нас деньгами из своих покерных автоматов, и мне хотелось оказать ему услугу. Это была золотая возможность. Я сказал большому человеку, что выступлю на выставочном, если кто-нибудь подправит полицейские протоколы на Кона.

«Отлично! – закричал он радостно. – Кон Данн, понятно!».

«Так его зовут», - подтвердил я.

Но он уже энергично пожимал мне руку.

«С тобой приятно иметь дело, Джимми, мой мальчик».

К своей радости и удивлению Кону обнаружил, что ему вернули права. Он назвал это «чудом». Я согласился.

*

Так получилось, что мне пришлось вернуться в Ирландию через пару месяцев после описываемых событий на другой выставочный матч при иных обстоятельствах. Мы играли для детектива-сержанта Пета Слеланда, дочка которого была серьезно больна. Мы никак не могли найти мне подходящего соперника, у всех профессионалов были свои планы. От «Вихря» с «Ураганом» никто бы не отказался, но Алекс был занят. Мне же, поскольку я дал обещание, пришлось отменить все планы на месяц, так как я не знал, когда именно будет проводиться матч. Я не возражал, для меня маленькая девочка с лейкемией была важнее всего остального. Джон Пэрротт – перспективный молодой игрок на тот момент - согласился сыграть со мной в выставочном матче на стадионе Макгриган, где куда чаще проводились боксерские поединки. Должен сказать, что полиция приняла нас на славу, обеспечив продажу всех билетов и сопровождение по всей дороге из аэропорта в Дублин, а также организовав нам большую вечернику после матча. Я побил Пэрротта 9-1 и мне подарили красивую хрустальную вазу.

*

Но вернемся к моему главному ирландскому путешествию. Его пора было заканчивать. Мы жили в «Грэшеме» уже шесть недель, не считаясь с затратами, и счет, должно быть, уже пошел на тысячи. Я чувствовал, что устал, готов вернуться домой и встретиться лицом к лицу с последствиями. В последний день я решил найти нашего благодетеля Уолтера Лашера, который великодушно оплатил громадный счет за шестинедельный отдых. Я не знаю всех обстоятельств его нервного срыва, но обнаружился он в местной психушке, один-одинешенек. Тамошний персонал, распахнув парочку дверей, привел меня в комнату отдыха, где Лашер играл в снукер. Увидев меня, он закричал: «Джимми! Джимми! Смотри, вот как ты забиваешь шары!» Он запрыгнул на стол и начал отбивать чечетку, запинывая шары в лузы ногами.

[ellssa]

Пиви снова отправился со мной в аэропорт, но в последнюю минуту струсил. «Я вспомнил, почему я не еду домой», - сказал он. Когда несколько недель назад мы запрыгнули в полуночный поезд и исчезли, он как раз что-то красил для своего друга Джона Нильсена. И Пиви знал наверняка, что Джон, парень немаленьких размеров, между прочим, не обрадовался оставленным в беспорядке ведрам краски и лестницам в квартире и – ну, давайте назовем это незаконченной - работе. Поэтому я полетел домой сам, навстречу 30 тысячам сообщений и втыку от Морин, а Пиви остался еще на пару дней, после чего сел с Полом на корабль и отправился в Холихэд на ежегодный про-ам турнир в понтинский лагерь в Престатине.

Они купили литровую бутылку водки «Блю Лейбл» в дорогу и устроили вечеринку с какими-то ребятами. И тут кто-то предложил сыграть в кости. К тому моменту, когда корабль причалил, их обобрали до нитки. Денег на билет на поезд им не хватало, поэтому они сначала сели в поезд на Крю, потом на Рил и Престатин. и прятались в туалете каждый раз, когда по коридору проходил кто-нибудь в униформе. Они добрались до лагеря в шесть утра, но ворота оказались запертыми, поэтому пришлось сидеть и ждать какого-нибудь знакомого, к которому можно было бы напроситься в гости.

«Нас ведь подло обманули, - рассказывал мне потом Пиви. – Нам нужно было где-нибудь переночевать. Это ведь не слишком много?».

В субботу в 9.30 или 10 утра начал подтягиваться народ. Когда появился Стив Вентнор, они бросились на него, как голодные псы. «Стив, можно мы у тебя искупаемся?». В итоге они прожили в его комнате два дня, и клянчили у всех деньги - «Выручай, займи десятку» - на еду.

К среде в баре уже было не протолкнуться. Приехали Алекс Хиггинс, Билл Вербенюк и вся обычная компания. В то время все было другим. Игроки постоянно встречались друг с другом в разных местах, знали друг друга по клубам или турнирам. Сейчас все иначе. Снукер очень серьезен, люди выглядят напыщенно, работники турниров держат себя подчеркнуто официально. Может, все дело в телевидении и том, что все слишком серьезно воспринимают себя и свой имидж?

Вскоре Пиви нашел свободный домик. Примерно в девять часов вечера он прогуливался по лагерю, и тут с вокзала приехал я на такси. Две задних двери распахнулись и из одной выпал я, из второй мой приятель Ленни Кейн. Видок у нас обоих был тот еще.

«Пиви, - промычал я, - ты от меня так просто не отделаешься!»

Мы вползли в бар и продолжили. Я похвастался, что по дороге сюда встретил знакомого жокея, который подсказал, на кого ставить. Ставки на лошадь по кличке Far Too Much были 10-1, и она должна была выиграть.

«Тогда займи мне десятку, и я поставлю ее», - попросил Пиви.

«У меня ни копейки, - ответил я. – Я думал, это ты мне займешь».

В общем, мы пошли по летнему лагерю, стреляя деньги и говоря нашим друзьям, что лошадь Far Too Much – верный фаворит, у нас инсайдерская информация. Я сумел собрать сотню, Пиви – тридцатку, у Джона Вирго было пятьдесят. Терри Виттрид – да мы все – поставили на эту клячу в крохотной букмекерской конторе нашего лагеря все, что у нас было. Контора состояла из большого двустворчатый шкафа, лампочки над ним и стойки, но в день гонки туда набилось человек пятьдесят. Мы курили, пили и смотрели скачки по телевизору. До финиша три или четыре ферлонга и наша лошадь пятая или шестая. Три ферлонга – четвертая. Два – и она вышла на третье место. Один ферлонг – она вторая! Стоя плечом к плечу в той малюсенькой шарашке мы кричали, и вопили, и скандировали: «Far Too Much! Far Too Much! Far Too Much!». Букмекер думал, что мы спятили. Очень недолго – потому что наша лошадь обошла остальных на четыре корпуса.

Раздался рев, и мы кинулись к окошку: «Плати! Плати! Плати! Плати!». Наша толпа выиграла чересчур много, чтобы букмекер смог расплатиться с нами наличными. Пиви сорвал 330 фунтов. Народ в целом выиграл по паре сотен. Я ожидал где-то тысячу, но наличка вскоре закончилась, и бедный ублюдок, обливаясь слезами, вынужден был взяться за чековую книжку. Сама собой родилась новая шутка: в нашем лагере на черной доске, которую использовали во время разнообразных шоу или бинго, писали мелом: «Деточка плачет» и номер одного из домиков. Теперь надпись стило бы переделать в «Букмекер плачет».

Той ночью никто в лагере не ложился спать. Все оставались на ногах, без устали кормили монетками музыкальный аппарат и рассказывали свои истории про скачки. К пяти утра бар пришлось закрыть – все спиртное закончилось. Один шотландец сбегал к себе в шале. Вернулся он с чем-то вроде квадратного чемодана, внутри которого обнаружились небольшие бутылочки бренди и скотча, содовая и маленькие серебряные чашечки. И мы снова подняли тост за старого доброго Far Too Much – на удачу.

[ellssa]

10

СКАЖИ ЛОРЕН, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ЕЕ

Возможно, мы действительно были слишком юны, но мы любили друг друга и встречались уже пять лет. Лорен поэтому вовсе не стала случайностью. Однако когда мы с Морин сообщили нашим родителям, что она беременна, в Туттинге едва не разыгралась своя версия вражды Хетфилдов и МакКоев(1).

Мои папа с мамой пришли к Морин домой, и наши родители впервые встретились. Обстановка была напряженной. Пара обязательных вежливых фраз прозвучала, как обмен выстрелами на границе. Папа Морин пристроился в уголке и вставлял время от времени пару слов, заняв позицию нейтрального наблюдателя, но наши мамы вскоре пошли в атаку, полные решимости возложить вину именно на правильную, с их точки зрения, сторону.

«До встречи с твоей Морин с моим Джимми никогда такого не происходило», - дала моя мама первый залп.

«С моей девочкой тоже такого не случалось, пока она твоего сына не встретила. У него ужасная репутация», – мама Морин пустила в ход тяжелую артиллерию.

«Но не по женской части! Может, твоя дочка нарочно так поступила?» - не осталась в долгу моя мама.

«Ма, Морин не виновата, - я попытался вклиниться в разговор.- Так бывает».

«Да, и мы все знаем, как именно так бывает», - отрезала мама Морин.

«Нам надо сейчас решить, что мы делать дальше, – примиряюще заметил мой папа. – Теперь есть еще один человечек, о котором надо думать прежде всего».
У мамы Морин сомнений не было. «Они должны пожениться».

«Не должны, - возражала моя мама. – Ему надо думать о карьере».

«Ему следовало бы думать о карьере до того, как втягивать мою девочку в неприятности, - заявила мама Морин. – И вообще, как насчет будущего моей дочки? У нее впереди вся жизнь».

«Нет у меня никаких неприятностей! – вмешалась Морин. – У меня просто будет ребенок. И мы оба хотим его, да, Джимми?»

Я кивнул и поерзал на стуле. Молодые люди никогда не умеют правильно держаться во время этих семейных разговоров. Мама Морин настаивала на свадьбе, но ответ Морин удивил нас всех.

«Я не хочу замуж, - сказала она. - Я не хочу, чтобы люди думали: «Вот, она выходит за него, потому что беременна. Меня все пока устраивает. К тому же, я получу муниципальную квартиру. Мы справимся».

После такого заявления добавить было нечего, и переговоры на самом высоком уровне подошли к концу.

Через определенный период времени, Морин, как мать-одиночка, получила крохотную квартирку в многоэтажке в Беттерси. Хотя мы жили там время от времени, Морин так и не съехала от своих родителей. Она сказала, что меня дома никогда не бывает, и у нас такие неустойчивые отношения, что даже не стоит пытаться пробовать заводить собственный дом до рождения нашего ребенка.

«Я устала проводить ночи в одиночестве, Джимми, - сказала она. – В квартирах шумно, и я нервничаю, ведь заявиться может кто угодно».

Морин была права. Я редко там появлялся, я все еще вел себя, как легкомысленный попрыгунчик. Мое продолжительное пребывание в Дублине стало для нее последней каплей, и мы расстались. Не в первый раз. Наверное, я понял, насколько Морин была вне себя, только когда она сломала мой кий. Да, согласен – и любой снукерист вам подтвердит – что это не шутка. Но Морин, эта маленькая женщина, с которой я так несправедливо обошелся, никогда не умела тихо сидеть где-то в стороне.

Итак, мы с Ленни Кейном как-то загуляли на одну или две ночи больше, чем следовало, и зашли по дороге в Вендсвортский снукерный клуб. Я заказал пару рюмок водки, и тут заметил, что Джок выглядит довольно хреново. Он прошаркал ко мне и пробормотал: «Джим, мне надо те кое-што сказать. Те не понравится».

«Ты о чем?» - спросил я.

Вид у Джока был затравленный. Он оглянулся и зашептал: «Не, давай отойдем, Джим, я, это, наедине поговорить хочу».

«Не дури, Джок, мы тут все друзья. Что случилось?»

«Слыш, помнишь, ты говорил мне не давать никому твой кий?»

Я кивнул. «И ты его кому-то одолжил? Да клал я сейчас на это. Он мне не понадобится еще день или два».

«Та не, Джим, хуже». И Джок рассказал мне, что сюда пришла Морин, вся из себя спокойная и безмятежная, и сказала: «Джок, Джимми попросил меня принести кий». После чего властно протянула руку. Приготовившись к немедленной смерти, Джок ответил ей «нет». «Джимми застрял на такси в пробке, - не отступила Морин. – Пошевеливайся, давай, Джок». И снова он отказался: «Не, не, не могу, детка».

В конце концов, она топнула ногой: «Джок! Будь так добр, дай его мне! Я хочу получить кий сейчас!».

Джок взял футляр с мои драгоценным кием и передал его Морин, скрестив за спиной пальцы на удачу – потому что в глубине своего сердца он знал, что небеса вот-вот обрушатся на него по полной программе. Он нарушил свое обещание мне, а если я бы действительно хотел забрать кий, я бы пришел сам, и не посылал Морин. Все его инстинкты кричали об опасности – «но, Джим, я все равно отдал ей кий, никогда не умел отказывать женщинам, ты ж знаешь».

Получив кий, Морин выбежала на улицу, вытащила его из футляра, прислонила к стене и запрыгала по нему обеими ногами, разламывая на кусочки. После чего ей сразу же полегчало. Она вернулась в бар к Джоку: «Тебе лучше пойти и забрать кий Джимми. Он валяется на асфальте».

Я посмотрел на Джока: «Это ты пошутил сейчас, да?»

Он с несчастным видом покачал головой. «Но я его собрал, Джимми, все, что от него осталось, и положил сюда», - и он показал рукой на футляр на стойке бара.
Я открыл футляр. Словно наяву мне послышался смех Морин, и я сам расхохотался в ответ. Мой кий был разбит в щепки, но я чувствовал лишь восхищение тем, что у Морин хватило мужества взять штурмом райские врага, и ударить меня по самому больному месту. Ей следовало бы пойти в спецназ.

Я заказал еще водки и поднял стакан: «За Морин, да будет она благословенна». Джок и Ленни ошарашено смотрели на меня во все глаза.

«Ты, это, не злишься, Джимми?» - спросил Джок.

«Нет, друг, ты же не виноват. Морин нас всех сделала. Сравняла счет. Умничка. За нее!»

После пары рюмок до меня дошло, что мне еще играть, а у меня не осталось ни кия, ни денег после скачек, чтобы купить новый. «Постой-ка, - сказал я.- Надо что-то придумать. Мне нужен новый кий»

«Предлагаешь очистить пару игровых автоматов?» - спросил Ленни, шутя только наполовину.

Мы уже выпили к тому времени, и идея показалась нам весьма разумной. Мы побрели к ближайшему подходящему пабу, где игровой автомат исправно проглатывал около шестидесяти фунтов за день – достаточную сумму, чтобы купить нормальный кий. Мне понадобилось около шести недель, чтобы привыкнуть к нему, намного меньше, чем обычно требуется другим игрокам. У многих снукеристов уходят месяцы, если не годы, чтобы приспособиться к новому кию.

Когда я пошел к Морин, она захлопнула дверь перед моим носом и сказала, что между нами все кончено. Мне оставалось лишь делать карьеру в поездках по всех стране, которые каким-то непостижимым образом никогда не проходили без приключений.

*
___________
(1) Вражда Хаттфилдов и Маккоев (1878—1891 г.г.) — противостояние двух американских семей, проживавших на границах штатов Западная Виргиния и Кентукки. Вражда вошла в американский фольклор и стала нарицательным обозначением любой серьёзных вражды каких-либо двух групп.

[ellssa]

Мой первый профессиональный матч проходил в Гойтре (Сток-он-Трент) против Петси Фагана. И я выиграл его 2-1. Обычно Пиви отвозил меня на матчи на своем невероятно быстром американском «Куге». Зачастую наш путь лежал на север, в рабочие клубы, где мне платили около 250 фунтов за вечер. Иногда Пиви надоедало весь вечер цедить полстакана лагера, пока я глушил водку, поэтому – особенно когда мы направлялись в Шотландию или Ньюкасл – я бронировал номер в гостинице. Но если играть в карты до пяти утра, смысла приходить в отель уже нет. Бросив мутный взгляд на очередной рассвет, ничем не отличимый от предыдущего, мы забирались в машину и ехали дальше. Я устраивался сзади с упаковкой лагера на случай, если, проснувшись, захочу пить, вытягивал ноги и начинал дремать. Наш «Король вечеринок» Пиви сражался со сном на водительском сиденье и что-то мрачно бормотал, кидая на меня яростные взгляды в зеркало. «Схлопнись и прекращай ныть», - шутил я в ответ на его досаду. Потом, уже купив лимузин, я стал поднимать стекло между водительским и пассажирским сидениями, чтобы не слышать бормотание Пиви, пока я висел на мобильном. И это почему-то бесило его еще больше.

По его словам, когда я решал попутешествовать самолетом, это тоже не облегчало ему жизнь. Как-то я попросил его отвезти меня в Хитроу, к Терминалу 1. Рейс был ранним, поэтому я не ложился, зная, что смогу урвать пару часов сна в самолете. Когда Пиви подкатил ко входу к терминал, я вышел с сумкой и наклонился к окну: «Бросай машину здесь, пошли со мной, позавтракаем».

«Не могу, Джимми. Я остановился на двойной желтой, - указал мне Пиви на неоспоримый факт. – Мне вообще надо сейчас в Кристал Пэлас, там меня ждет пташка, которая хочет купить мою тачку».

«Да ладно, за полчаса ничего не случится, давай, пошли, - возразил я. – Все полисмены еще спят».

Конечно же, когда Пиви вернулся через час или около того, машину уже оттащили на штрафстоянку. Он вывернул все свои карманы, но насобирал лишь три фунта. В Кристал Пэлас он поехал на поезде, где занял деньги под честное слово у девушки, которая покупала его машину, взял такси до Хитроу за 45 фунтов, заплатил штраф 120 фунтов – и это все с тех 250 , которые он должен был получить. Завтрак в Терминале 1 стоил 168 фунтов. С такой едой не торопятся, правда, Пиви?

*

Одно из мест, куда я прятался, когда не хотел ехать домой, была квартира в Воксхолле, принадлежавшая таксисту Майклу Конетту. Мик спал днем и бодрствовал ночью, поэтому складывалось ощущение, будто у него собирается половина ночных гуляк Лондона. Его квартира выходила на Ковент-Гарденский рынок, жизнь которого кипела с трех утра, поэтому под окнами у него всегда стоял шум. Если сейчас попросить Мика вспомнить те дни, он не сможет этого сделать – его жизнь в то время представляла собой одну длинную вечеринку с нескончаемым потоком гостей. Каждый раз, когда я устраивался там на каком-нибудь диване, я всегда думал, как мне не хватает Морин, но я не собирался говорить ей об этом. Если подумать, это было довольно глупо. Почти так же глупо, как потратить 168 фунтов на завтрак.

*

Я помирился с Морин после инцидента с кием, дал слово, что буду чаще звонить и постараюсь чаще быть рядом. «Я понимаю, что ты должен работать, - сказала Морин. – Но мне не нужны заочные отношения».

Как-то я позвонил ей, выполняя обещание не пропадать, и Морин спросила: «Джимми, ты где?».

«На скачках»

«Тогда тебе лучше вернуться домой, - сказала Морин, - потому что я рожу, как только закончится серия «Даллас»»

«Очень смешно», - буркнул я.

«Я не шучу, Джимми», - отрезала Морин. И она знала о чем говорила, потому что как только пошли титры на заставке с Дж.Р.(2) и Ко, она позвонил своей подруге Шерон и они поехали в больницу. Бросив все, я помчался туда же. Я начал ломиться в двери, требуя, чтобы меня пропустили, но Лорен уже родилась, и мне было стыдно за свое опоздание. Я пообещал Морин и моей новорожденной доченьке солнцу, луну и звезды и твердо собирался сдержать обещание. Я поклялся, что стану чудесным отцом и всегда буду рядом. Я назвал Морин чудесной, дав слово исполнять все ее желания.

«Да, да, да, - сказал Морин, которая все это уже слышала, - Я знаю, что ты будешь стараться, Джимми». Она была намного мудрее меня. Она понимала, что я хотел, как лучше, но она понимала и то, что я практически не знал жизни нормального подростка, и мне нужно было время, чтобы вырасти, чтобы полетать перед тем, как вернуться назад на землю. Я не был готов остепениться. Она принимала это. А вот людей, которых я называл своими приятелями, а она прихлебателями, она не принимала. Как и того, что она никогда не знала, где я.

«Но они мои приятели! - протестовал я – мои друзья!»

«Некоторые из них да, Джимми, – отвечала Морин. – Ты должен научиться отличать их от остальных».

Я поцеловал ее и мою маленькую девочку, радуясь, что мы достигли нового взаимопонимания. Я чувствовал, что в моей жизни наступает новый период. И, честно говоря, это приводило меня в полнейший шок. Рядом с Морин лежал настоящий живой младенец, в появлении которого на свет я принял непосредственное участие, но ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что мне требовалось подумать. Очень хорошо подумать. Как всегда, одно цеплялось за другое, и пять дней спустя до меня дошло, что это не лучший способ начать отношения с чистого листа, и что Морин, возможно, уже злится. В три утра я бросился в больницу. Я рассказал им настолько дикую небылицу, что вернулся с одного края земли, а теперь уезжал на другой - на Киев Классик или Конго Инвитейшнл - что они пустили меня.

Я кинулся к Морин, разбудил ее и начал молить о прощении. Думаю, она так толком и не проснулась, потому что свое прощение я получил. Я хотел увидеть свою девочку, но она мне не позволила. «Она спит, я сплю, и все остальные детки тоже спят. Ты тоже иди поспи, Джимми, выглядишь ужасно. Меня выписывают сегодня, и я хочу, чтобы ты забрал меня и ребенка и отвез домой. Сегодня, Джимми, ты понял?»
Я на цыпочках пошел из комнаты. «Скажи Лорен, что я люблю ее» - прошептал я в темноту и на следующем шаге врезался в стену.

_________
(2) Инициалы главного героя сериала «Даллас» Дж.Р. Юинга.

[ellssa]

11

МЯТЕЖНОЕ ВРЕМЯ

Лорен было где-то шестнадцать месяцев, когда мы с Морин решили пожениться. Мы к тому времени опять успели расстаться, и она очень много времени стала проводить не дома. Я понимал, что сам виноват в этом, и думал, что смогу все исправить, если попрошу ее выйти за меня замуж. Но Морин не была бы Морин, если бы не отказала мне. Тогда я заявил: «Если мы сейчас не поженимся, между нами все кончено по-настоящему».

Поняв, что я серьезно, Морин согласилась. На лицензию наших денег не хватило, поэтому мне пришлось занимать, не сказав, правда, зачем. Потом мы записались в загсе на Уондсворт Бридж-роад на следующий понедельник (а была то ли среда, то ли четверг, так что до понедельника оставалось лишь четыре или пять дней). Мы все делали втайне - не были уверены, что не расстанемся к тому времени.

«Если мы все еще будем вместе вечером в воскресенье, скажем родителям», - решила Морин. Я думаю, что обо всем могла знать еще ее лучшая подруга Шэрон. Свадьба пришлась на 28 марта. По словам Морин при такой близости ко дню всех дураков, все указывало на то, что нам следовало бы пожениться – если вообще следовало – именно 1 апреля. «Наши отношения больше всего похожи на первоапрельскую шутку, Джимми, - сказала она. – Какой-то затянувшийся розыгрыш». Однако мы уже договорились с загсом на 28 число, и ни один из нас не собирался тратить свои силы на то, чтобы изменить дату.

По воскресеньям Лорен забирала к себе мама, поэтому тем утром Морин велела мне рассказать все маме, когда я отвезу к ней дочку. «Ты ей сказал?» - спросила она, когда я вернулся. «Конечно, сказал. Она согласна, никаких проблем», - солгал я в ответ. Тогда Морин сообщила своей маме, но ни своим двум сестрам, ни маленькому брату опять ничего не стала говорить. Она объяснила, что это на тот случай, если мы передумаем до завтра.

Тем вечером, когда Морин пошла забирать Лорен, она спросила у моей мамы: «Ну, и что вы думаете?»

Мама посмотрела на нее непонимающим взглядом: «Что я думаю о чем?», и именно в тот момент Морин поняла, что я так ничего и не сказал.

«О том, что мы собираемся пожениться завтра утром, - пояснила Морин словами из песни(1). И снова спросила: «Так что вы думаете об этом?»

Ну… Мама вышла из себя – вот, что она думала. Она пришла в совершеннейшую ярость, что ни на одну из тех традиционных вещей, которые всегда знаменуют свадьбу в Южном Лондоне, уже не осталось времени. Не было времени пригласить семью и друзей, не было времени организовать свадебный завтрак, не было времени на покупку нового наряда и, самое главное, шляпки! Но самая большая проблема крылась в другом: несмотря на обожаемую внучку и шесть лет, которые мы с Морин прожили вместе, мама все еще была убеждена, что Морин пытается украсть у нее сына. В конце концов, по прошествии, как говорится, определенного времени, они прекрасно поладили и полюбили друг друга, однако в первые годы их отношения были нелегкими.

Мне тоже стало нелегко, когда Морин вернулась домой с Лорен. Теперь бушевала уже она: «Твоя мама ничего не знает. Трус! Ты так ничего и не сказал ей».

«Я забыл, - вот и все, что я смог придумать в свое оправдание, - Я собрался сказать ей, но отвлекся». Затем, с опаской, я поинтересовался: «Ну и как она это приняла?».

«А как ты думаешь? – съязвила Морин. - Конечно же, она несколько расстроилась. В каком-то смысле даже взбесилась, но, думаю, еще через шесть лет она сумеет смириться с этим».

На следующее утро ее сестра Элен спросила, так все остается в силе или нет. «Честно говоря, я и сама не знаю, - ответила Морин. – А что?».

«Ну знаешь, как со стороны это будет выглядеть, если я скажу своему боссу: «О, мне, может, надо будет взять выходной на сегодня, потому что моя сестра, может быть, выйдет замуж, а мне, может, придется быть дружкой невесты»?».

«Бери выходной» - предложила Морин. Позже в тот же день Морин перепугала своих друзей своим черным нарядом. «Морин! Ты не можешь выходить замуж в черном!»- воскликнула Шэрон. Морин ответила, что больше у нее ничего нет. На Шэрон был симпатичный серый костюм. Она быстро его сняла, и они с Морин обменялись одеждой. Девушки таки сообразительные - и я вовсе не иронизирую – они действительно сообразительные. Ими надо восхищаться.
Перед свадьбой мы быстро перехватили по стаканчику в клубе, рядом с загсом, «У Макси» (там незаконно торговали спиртным), оформили наши отношения и вернулись к маме Морин, чтобы отпраздновать событие в кругу семьи. Подруги Морин сбегали на рынок за продуктами, а позже мы устроили маленькую вечеринку с танцами, и, кажется, кто-то вручил нам свадебный подарок. В разгар праздника из школы вернулся брат Морин Майкл. Он просто поверить не мог, что мы ничего ему не сказали. К каким-то особенным последствиям это не привело, потому что уже ближе к ночи Морин начала требовать немедленного аннулирования брака, а я пошел ночевать к своей маме.

На следующий день газеты уже знали обо всем. Первая полоса Star кричала «И даже ребенок прилагается», телефон трезвонил, не переставая. Мы с Морин решили сбежать днем и спрятаться во «Фликерс», клубе в Туттинге - хотели помириться после ссоры в день свадьбы и отпраздновать ее вдвоем. Мы даже не знали, что в этот день запылала половина Южного Лондона. В паркой жаре Брикстонского лета(2) разгорелся мятеж. Через несколько часов его пламя докатилось и до Туттинга, где мы и еще пара человек танцевали по музыку диско. Когда мы собрались уходить, менеджер сказал: «Простите, но вам лучше остаться, на улице сейчас неспокойно» - и надо признать, он сильно приуменьшил.

Отключилась акустическая система. В этой внезапной тишине мы начали собираться группками, напрягая изо всех сил слух, чтобы понять, что творится на улицах. Мы словно прятались в бомбоубежище, сидеть в оглушающей тишине которого даже хуже, чем знать, взорвали твой дом или нет. В какой-то момент люди не выдержали, и кто-то начал швырять вещи на пол - сначала кубики льда, потом стулья – поэтому мы ушли. Повернув на перекрестке на Бродвей, мы увидели следы бунта. Все окна в магазинах были разбиты, повсюду валялись осколки и награбленное добро, вокруг бесцельно бродили какие-то люди. Когда мы проходили мимо обувного магазина, Морин показала на сумочку в витрине: «А вот эта миленькая». Я немедленно забрался туда и повесил сумочку себе на плечо. Так я кривлялся, пока Морин не приказала мне перестать паясничать и вылезать, чтобы не попасться копам. Я выбрался на асфальт, прихватив сумочку с собой.

Мимо проехала полицейская машина. Они, должно быть, выслеживали кого-то, и я быстро бросил сумочку. Полицейские вернулись, подобрали ее и начали спрашивать, где мы ее взяли.

Это было похоже на Берлин в 1945 г. Пришли русские и засекли капрала Уайта, который не насилует, не грабит, не поджигает дома и не мародерствует, а просто таскает на плече сумочку.

Я сказал, что мы нашли ее, но нам не поверили, обвинив в том, что мы разбили витрину и украли ее. Нас арестовали и доставили в участок, где при моем появлении до меня со всех сторон донеслось: «Привет Джимми? Как дела?» – потому что там сидела уже половина Туттинга. Места для всех не хватало, поэтому полицейские расположились за столами на улице под солнцем. Сцена, конечно, была невероятная. Мы сидели на асфальте и ждали, когда вызовут по имени. Мы с Морин немного выпили во «Фликерс», поэтому меня нельзя было назвать воплощением такта. Записав мои данные, полицейский с любопытством спросил: «Сколько вы зарабатываете в год?»

«Не знаю. Зависит от того, проигрываю или выигрываю. Иногда много, иногда кукиш с маслом. Когда как».
Для него это было недостаточно точно: «Слушай, я спросил, сколько ты зарабатываешь». Он ударил кулаком по столу, и мои друзья, выстроившиеся за мной в очередь, или сидящие за соседними столами, расхохотались. Меня это только раззадорило: «Примерно раз в сто больше, чем ты». Полицейский выглядел так, будто еще чуть-чуть и он вцепится в меня, но вместо этого он обвинил нас в грабеже и посадил в камеру. Я не мог поверить, что с нами так поступили. Там мы очень быстро пришли в себя.

Утром наши папы внесли за нас залог. Они начали читать нам традиционные лекции, но тут мы сказали, что ни в чем не виноваты и просто попались под руку, после чего лекции превратились в возмущение: «Гребаная полицая, никогда не хочет разбираться!».

На следующий день нам с Морин надо было предстать перед судьей. Мы только исчезли с первых полос после своей свадьбы, как внезапно снова вернулись туда в связи с арестом. Где был Макс Клиффорд, король всех пиарщиков, когда я нуждался в нем больше всего? Он ведь жил совсем недалеко в Уимблдоне. Возле суда собралось столько журналистов, что нас привели на слушание и увели с него через черный ход. Само слушание было отложено до рассмотрения в коронном суде.

_____
(1) Джимми говорит о песне We’re getting married in the morning из мюзикла «Моя прекрасная леди».
(2) речь идет о знаменитом Брикстонском мятеже 1981 г.